Мятеж на «Эльсиноре»

Они исчезли. Мостик тоже исчез. «Эльсинора» накренилась влево, и ее палубу залило водой от борта до борта. Затем она нырнула носом, и вся эта масса воды бросилась вперед. Из пенящейся кипучей поверхности то там, то тут высовывалась рука, голова или спина, а острые углы досок и перекрученных стальных прутьев показывали, что в этом водовороте все вертятся и вертятся обломки. Я думал о том, кто из людей очутился под ними и что с ними там творится.

И все же я беспокоился не об этих людях. Я сознавал, что тревожусь только о мистере Пайке. В известном смысле, по своему общественному положению, он принадлежал к моему классу, к моей касте. Он и я занимали почетное место, ели за одним столом. Я страстно желал, чтобы он не пострадал и не погиб. До остальных мне не было дела. Они не принадлежали к моему миру. Я думаю, что шкипера давно прошедших времен чувствовали нечто подобное по отношению к грузу невольников, находившихся в зловонном трюме.

Нос «Эльсиноры» подскочил вверх в то время, как палуба ее упала в пенящуюся бездну. Ни один из людей не встал на ноги. Обломки мостика и людей понесло назад, в мою сторону, и прижало к бизань-мачте. И тут этот удивительный, невероятный старик появился из воды, во весь рост, волоча за собой в каждой руке беспомощные тела Нанси и фавна. Мое сердце забилось при виде этой могучей фигуры человека, который был убийцей и погонщиком рабов, это верно, но который первым бросился навстречу опасности, подавая пример своим рабам.

Глядя на него, я чувствовал величие и гордость. Я гордился тем, что у меня были голубые глаза, как у него, белая кожа, как у него, что мое место на юте было рядом с ним и с Самураем. Я чуть не плакал от гордости, похожей на ужас, пробегавший холодной дрожью по моей спине и в моем мозгу. Что касается остальных – слабых и отверженных, темнокожих ублюдков и подонков давно покоренных племен – как могли они идти в счет? Боже! Боже! В течение десяти тысяч поколений и веков мы попирали их и делали рабами, обязанными выполнять нашу волю.

«Эльсинора» снова сильно накренилась влево, причем пена долетела до нижних рей, и добрых тысяча тонн Южного Атлантического океана плеснула от борта до борта. И снова все попадали на палубу, и по ним катались разломанные доски и перекрученная сталь. И снова этот белокожий гигант появился, крепко держась на ногах и волоча в каждой руке по беспомощному уроду. Он пробился по пояс в воде до перил, у которых держался плотник, сдал там свою ношу и вернулся, чтобы поднять на ноги Ларри и помочь ему добраться до перил. Очутившись вне опасности, грек Тони сам полз на четвереньках и беспомощно упал у перил. В нем теперь не было ни малейшей склонности к самоубийству. Но как он ни барахтался, он не мог подняться, пока мистер Пайк, схватив его за шиворот одной рукой, не перебросил прямо в объятия плотника.

Затем настала очередь Карлика. Его лицо было окровавлено, рука беспомощно повисла, высокие сапоги свалились. Мистер Пайк подсадил его через перила и вернулся за последним потерпевшим. Это был Генри, юнга с учебного судна. Я видел, как тот, неподвижный, показался на поверхности воды, словно утопленник, и снова погрузился, когда вода отхлынула к корме и прибила его к рубке. Мистер Пайк, по плечи в воде, дважды был сбит волной и падал на колени под напором волн, но все же поймал парня, взвалил к себе на плечи и донес до бака.

Час спустя я встретил мистера Пайка, направлявшегося в каюту позавтракать. Он переоделся и побрился. Спрашивается, как можно было относиться к такому герою, как он, если не так, как я, когда я будто бы вскользь заметил, что у него была, пожалуй, довольно оживленная вахта.

– Я думаю, – ответил он так же небрежно. – Я здорово-таки промок.

И это было все. Ему некогда было заметить меня на корме. Для него это была только обычная работа, служба, работа человека. На юте никто, кроме меня, не знал о его подвиге, а я знал это только потому, что случайно видел. Если бы я не был в этот ранний час на корме, никто на юте никогда бы и не узнал о том, на что способен этот человек в момент опасности.

– Никто не пострадал? – спросил я.

– Кое-кто из матросов… Но переломов нет. Генри полежит денек. Его опрокинула волна, и он ушиб голову. А Карлик, кажется, вывихнул плечо. Но, знаете, Дэвис опять очутился на верхней койке! Вода совсем затопила его каюту, и ему пришлось туда перелезть. Он сейчас весь промокший, а если бы вы знали, как я от души желал бы ему большего! – Он помолчал и вздохнул. – Видно, я становлюсь стар. Мне следовало бы свернуть ему шею, но почему-то у меня это не выходит. Ну, да ничего, он очутится на дне прежде, чем мы придем в порт.

– Месячное жалованье против фунта табаку, что не очутится, – поддразнил я.

– Нет, очутится, – медленно произнес мистер Пайк. – И я скажу вам, что сделаю. Я прозакладываю вам фунт табаку или даже месячное жалованье, что буду иметь удовольствие привязать к его ногам мешок угля так, что он никогда не отвяжется.

– По рукам! – сказал я.

– По рукам! – повторил мистер Пайк. – А пока я, пожалуй, поел бы немного…

Глава XXXI

Чем больше я вижу мисс Уэст, тем больше она мне нравится. Объясняйте это постоянной близостью или одиночеством – чем хотите. Я не пытаюсь подыскивать объяснения. Я знаю только, что она женщина, и желанная. И я в некотором роде горд тем, что я такой же мужчина, как и всякий другой. Чтение по ночам и неустанное преследование, которому я подвергался в прошлом со стороны всего женского племени, к счастью, не совсем испортили меня.

Меня преследуют эти слова – «женщина – и желанная». Они непрестанно звучат у меня в мозгу, в мыслях. Я часто сворачиваю в сторону, чтобы тайком взглянуть на мисс Уэст через дверь каюты или пустую буфетную, когда она не знает, что я на нее смотрю. Женщина – удивительное создание! Волосы женщины удивительны! Мягкость женщины волшебна! О, я знаю, что они собой представляют, и это-то и делает их еще более удивительными. Я знаю, я готов ручаться, что мисс Уэст разбирала меня с матримониальной точки зрения в тысячу раз чаще, чем я ее. И все же – она женщина, и желанная.

И я беспрестанно вспоминаю неподражаемое четверостишие Ришара Ле-Галльена:

Если б я был женщиной, я бы целый деньВоспевал свою красу в священном песнопении,Склонялся б перед ней, затаив дыхание,наполовину испуганный,И повторял бы «я – женщина!» целый день.

Позвольте мне посоветовать всем уставшим от света философам отправиться в продолжительное морское путешествие с такой женщиной, как мисс Уэст.