– Что же вы сделали? – спросил я.
– Поднял его, посмотрел на него, потом сказал: «Милосердный Боже!» и опрокинул еще стаканчик.
– И потом вы не заболели холерой?
– Нет, сэр. Думается, я был так переполнен алкоголем, что холерные бациллы умирали, не добравшись до моих внутренностей. – Он подумал с минуту. – В сущности говоря, мистер Патгёрст, я не знаю, что сказать об этой теории относительно алкоголя. Старик и помощники умерли пьяными, как и третий механик. Но старший механик был трезвенник – и тоже умер.
Никогда больше не буду удивляться тому, что море жестоко. Я ходил взад и вперед, уже без второго помощника, и смотрел на великолепные паруса «Эльсиноры», вырисовывавшие большие темные изгибы на фоне звездного неба.
Глава XXII
Что-то случилось. Но ни на корме, ни на баке никто ничего не знает, кроме заинтересованных лиц, а они ничего не говорят. И все же судно кишит слухами и догадками.
Вот что я знаю: мистер Пайк получил страшный удар по голове. Вчера я опоздал к завтраку и, проходя позади его стула, увидел на его макушке огромную шишку. Когда я сел против него, то заметил, что у него словно ослепленные мутные глаза и они выражают страдание. Он не принимал участия в разговоре, ел кое-как, временами странно себя вел, и было очевидно, что он едва владеет собой.
И никто не смеет у него спросить, что случилось. По крайней мере, я знаю, что не решусь спросить, хотя я – пассажир, лицо привилегированное. Этот страшный морской пережиток прошлого внушает мне уважение, смешанное отчасти с робостью и отчасти с благоговением.
Он держит себя так, словно страдает от сотрясения мозга. Что он испытывает боль, видно не только по его глазам и напряженному выражению его лица, но и по его поведению в такие минуты, когда он думает, что его не видят. Вчера ночью, поднявшись на минуту подышать воздухом и взглянуть на звезды, я стоял на главной палубе у кормы. Прямо над моей головой раздался тихий, продолжительный стон. Мое любопытство было пробуждено, и я вернулся в каюту, вышел тихонько через среднюю рубку на корму и бесшумно прошел по ней в своих ночных туфлях. Стонал мистер Пайк. Он бессильно повис на перилах, опустив голову на руки. Втайне он давал выход терзавшему его страданию. В нескольких шагах его нельзя было услышать. Но, стоя почти у его плеча, я слышал непрерывный заглушенный стон, похожий на какой-то напев: «Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой». Каждый раз он повторял эти слова пять раз подряд, затем снова начинал стонать. Я прокрался обратно так же тихо, как и пришел.
И несмотря на это, он мужественно отбывает вахты и исполняет свои обязанности старшего офицера. Да, я забыл. Мисс Уэст попробовала выжать из него хоть что-нибудь, но он ответил, что у него болит зуб и что, если он не пройдет, он его вырвет.
Вада не может узнать, что произошло. Свидетелей не было. По его словам, компания азиатов, обсуждавшая происшествие в каюте кока, считает виновными тех трех висельников. У Берта Райна повреждено плечо. Нози Мёрфи хромает, словно у него вывихнуто бедро. А Кид Твист так избит, что уже два дня не встает с койки. И этим исчерпываются все данные. Висельники молчат так же упорно, как и мистер Пайк. Компания азиатов решила, что тут имело место покушение на убийство и что помощника капитана спас только его крепкий череп.
Вчера, во время второй послеполуденной вахты, я имел еще одно доказательство того, что капитан Уэст не так мало, как кажется, обращает внимания на происходящее на «Эльсиноре». Я прошел вперед по мостику к бизань-мачте и стоял под ней. С главной палубы, из прохода между средней рубкой и бортом, доносились голоса Берта Райна, Нози Мёрфи и мистера Меллера. Это не был служебный разговор. Они дружески, даже по-товарищески, болтали, так как голоса их звучали весело, а временами смеялся то один, то другой, а иногда они смеялись все вместе.
Я припомнил рассказы Вады о необычайной для моряков близости второго помощника с проходимцами и постарался прислушаться. Но голоса у обоих матросов были низкие и все, что я мог уловить, это дружеский и добродушный тон.
Внезапно с кормы донесся голос капитана Уэста. Это не был голос Самурая, укротителя бури, это был голос Самурая спокойного и холодного. Он был ясен, мягок и мелодичен, как самый мелодичный из колоколов, когда-либо отлитых древними восточными мастерами для призыва верующих к молитве. Я сознаюсь, что легкий мороз пробежал по мне от этого голоса – он был так восхитительно прекрасен и в то же время бесстрастен, как звон стали в морозную ночь. И я знаю, что действие его на стоявших подо мной людей было подобно действию электричества. Я чувствовал, что они замерли, и мороз пробежал у них по коже, как замер я и как мороз пробежал по моей коже. А между тем он сказал только:
– Мистер Меллер!
– Да, сэр, – ответил мистер Меллер после минуты напряженного молчания.
– Подите сюда к корме, – сказал капитан Уэст.
Я слышал, как мистер Меллер прошел подо мной по палубе и остановился у кормового трапа.
– Ваше место на юте, мистер Меллер, – произнес холодный, бесстрастный голос.