Несмотря на то, что у дежурного радиста наушники были плотно прижаты к голове, все отчетливо слышали не только писк морзянок, но даже фоновый шум с периодическими потрескиваниями электрических разрядов.
— Тогда надо оцепить этот район, чтобы не успел уйти гад, — предложил Лученок.
— Уже оцепили, — ответил старший лейтенант, взглянув на часы. — Теперь не уйдет. Подождем только до рассвета. В темноте лучше стоять, слушать и наблюдать. Лазутчик, если только он попробует выбраться из окружения, обнаружит себя на расстоянии.
— Верно, — согласился молчавший до сих пор Сугако.
Потянулись минуты напряженного ожидания. Странное, какое-то раздвоенное чувство овладело мною. Я знал то, чего не знали другие. Лученок, конечно, не допускает даже мысли о том, что радиограмма могла быть передана с нашей радиостанции. Он просто уверен, что вражеский лазутчик где-то притаился и ждет удобного момента, чтобы уйти из зоны, взятой под наблюдение специальными подразделениями. Все понимали, что тишина обманчива, что ее в любой момент могут разорвать гулкие выстрелы флотских карабинов. Несколько раз Михась выходил на площадку, медленно поворачивался вокруг, вслушивался в мерный шум морского прибоя, пытаясь не пропустить первых звуков потревоженной тишины. Он опытный радист. Оступись лазутчик на склонах какой-либо возвышенности, Лученок разобрался бы, осыпались ли это мелкие камни или ударила о берег морская волна.
Пришедшие к нам старшина первой статьи и матрос сидели молча, не проявляя никакого интереса к нашим делам, но готовые к немедленному выполнению приказания своего командира.
Старший лейтенант вел себя особо. Он все время наблюдал за Севалиным. Но смотрел при этом не прямо на него, а на предметы, расположенные поблизости. Я попробовал сделать так же: смотрю на анодные батареи и, не переводя взгляда на Валерия, пытаюсь определить, чем он занимается. Оказывается, видно отлично. Хитрец старший лейтенант, внешне ведет себя спокойно, делает вид, будто ему скучно, что он с удовольствием завалился бы сейчас спать. Чтобы «осилить» дремоту, он время от времени неторопливо достает папиросы и также неспешно закуривает.
Начал светлеть восточный край неба. На юге рассветы короткие. Через какие-нибудь полчаса стали резче выделяться силуэты горных вершин. Самая высокая из них Роман-Кош уже светилась яркой короной солнечных лучей. Лишь внизу, у подножия горы, все еще было сумрачно. Туда тонкой пеленой сползал из ущелий туман. Удивительная пора раннее утро. Все словно зачаровано, пронизано величественным первозданным покоем. В такие минуты забывается мелочное, суетное. Мир представляется не просто прекрасным, а таким, в котором все постоянно совершенствуется. Некоторые люди склонны проводить аналогию между природой и мастерской художника. Это наивное упрощение. Творя произведение, художник делает мазки, снимает их, кладет новые. Иногда изменяет, казалось бы, уже законченный труд. Природа так не поступает. Она совершенствует свои творения только в замыслах. Уже созданное, каким бы прекрасным или уродливым оно ни было, не меняется. У природы нет своего архива, нет музея. Остаются иногда только кладбища, по которым мы судим о ее прошлом.
— Вы в чем-то меня подозреваете — произнес Севалин, сдвинув наушники.
Сказанное было настолько неожиданным, что даже Лученок, обычно спокойный, крикнул:
— Ты что, рехнулся?
— Нет, Михась, не рехнулся. Сейчас все в оцеплении. И место наших гостей тоже там. Но они предпочитают оставаться здесь. Ты не скажешь, с чего бы это?
Вопрос Севалина был настолько логичным, что с этим Лученок не мог не согласиться. Он перевел вопросительный взгляд на старшего лейтенанта, и тому нужно было что-то сказать.
— Сейчас все выяснится, — ответил он, приглашая всех свободных от дежурства на площадку. Проснулись Сугако и Звягинцев. Они молча, не спрашивая, куда мы направляемся, последовали за нами. На площадке старший лейтенант остановился, достал ракетницу и выстрелил по направлению генуэзских башен. Красная ракета взвилась в воздухе, описала крутую дугу и медленно, оставляя за собою белый шлейф дыма, спустилась на землю.
— Вы остаетесь у рации. Дежурного радиста не выпускать, — приказал старший лейтенант сопровождавшему его старшине первой статьи. — Ни при каких обстоятельствах! Все остальные за мной.
Район оцепления, как выяснилось, представлял собою довольно обширную территорию, включавшую окраины Балаклавы, Кадыковки, склоны возвышенности, на которой находилось итальянское кладбище, восточное отделение местного виноградарского совхоза. Спускались молча, не торопясь. Метрах в пяти от меня бугор и за ним выемка. Бугор зарос густым кустарником, за которым человек мог стоять во весь рост и оставаться невидимым. Сколько таких складок на этой горе? Я исходил ее вдоль и поперек и знаю, что их, этих складок, бесчисленное множество, и за каждой из них можно легко укрыться. Легко потому, что здесь, кроме них, еще и густые, местами непролазные кустарники. Метр, еще метр. Неужели это случится сейчас? Вряд ли. Противник, решивший сопротивляться, не подпустит человека на такое близкое расстояние. С другой стороны, почему бы и нет, если он надеется на то, что его не заметят и пройдут мимо. Выстрелить он всегда успеет. Можно ли в этих условиях перехитрить человека. Наверное, можно. Противник перейдет к активным действиям лишь тогда, когда встретится с чужим для него взглядом. А если поступить так, как вел себя старший лейтенант, наблюдая за Севалиным? Обойти наиболее углубленное место чуть сбоку и смотреть при этом прямо, не заглядывать в выемку и делать вид, что прочесывание надоело тебе до чертиков и ты ждешь не дождешься, когда кончится эта канитель. Я сломал стебель какого-то растения и, размахивая им по сторонам, начал обходить кустарник. Глядя сейчас на выражение моего лица, каждый мог бы подумать, что я из рук вон плохо выполняю боевую задачу. Смотрю на вершины гор и совсем не замечаю, что делается у меня под носом. Остроту бокового зрения я проверял еще у себя на посту. Все видно было отлично. Сейчас, когда склоны горы, по которым мы спускались вниз, уже были освещены лучами восходившего солнца, все просматривалось до мелочей. Даже углубление, заросшее полынью. Стебли растений стояли прямо. Нигде ни малейших признаков присутствия чужого человека. Напряжение спало. Сейчас можно повернуться и проверить выемку со всей тщательностью, так, чтобы не остался незамеченным даже заяц, если бы он решил облюбовать это место для своего лежбища. Тревога, связанная с возможной опасностью встречи с вооруженным врагом, исчезла. Но ее место начало заполнять другое тревожное чувство. А что если противника нет, точнее, если мы его не обнаружим? И не только мы, но и все, кто участвует в прочесывании местности. Я гоню от себя эту мысль, которая, как назойливый слепень, преследует и больно жалит. Факты, которыми располагает старший лейтенант, еще не доказательство того, что радиограмма была передана нашей радиостанцией. Но и отмахнуться от них тоже нельзя. Кто-то выдвинул предположение о нашей причастности к происшедшим событиям. Теперь мы, не имеющие никакого опыта в этих делах, должны по своему разумению доказывать свою невиновность. Впрочем, говорить об этом пока еще рано. Прочесывание местности продолжается и, возможно, если не на нашем, то на одном из соседних участков враг будет обнаружен. Впереди показалась цепь моряков, шедших к нам навстречу. Еще до полного сближения отрядов вперед выбежал лейтенант и доложил нашему командиру, что на участке никаких следов нарушителя не обнаружено.
— Подождем остальных, — ответил старший лейтенант. Он сел на один из уступов и, не скрывая своего раздражения, ломал одну спичку за другой, пытаясь зажечь папиросу.
По всем признакам сбор командиров подразделений всего отряда моряков был назначен именно здесь. Старший лейтенант, зло бросив так и незажженную папиросу в сторону, раскрыл планшет, извлек бланк с заполненной радиограммой и долго его изучал. Он, конечно, понимал, что, сколько бы ни смотрел на него, загадка так пока и останется загадкой.
Прибежал последний из командиров групп.
— Конечно, и вы тоже с пустыми руками? — Спросил старший лейтенант, уже не надеясь на удачу.
ebooksa