— Нет, товарищ политрук, такого не может быть.
— Но Хрусталева же не дьявол, который может перевоплощаться в птицу.
Кто сегодня дежурил в это время? Танчук. Неужели же он мог не заметить Маринку, когда она поднималась на гору? Вряд ли. Лев Яковлевич глазастый парень. Он увидел бы ее раньше, еще когда она выходила из своего виноградника. Может быть, увлекся в это время каким-нибудь видом на море? Стыд какой! Перед помполитом сами себя в дурацкое положение поставили.
— Виноваты, товарищ политрук. Могло случиться, что и не заметили.
— Ну а с вахтенным-то вы хоть говорили?
— Клялся, что никого не было.
— Не иначе как нечистая сила замешана, — с иронией заметил Павел Петрович. — Ладно. Может, вы тут и ни при чем.
В коридоре кто-то пробежал. Вслед за этим с силой хлопнула дверь. Во дворе уже подавалась команда: «Первое отделение, становись!»
— Наверное, тревога, — заметил политрук, быстро направляясь к двери своего кабинета. Однако первым открыл дверь не он, а дежурный офицер: «Боевая тревога, товарищ политрук!» — Ну вот и поговорили, товарищ старшина второй статьи. Правда, выяснить так ничего и не удалось. А дела у вас чудные, под стать тем, которые прославили в свое время знаменитый хутор Диканьку. Бегите на свой пост, а я попробую разобраться в этом по своим каналам.
Опять пришлось преодолевать бегом дистанцию в двенадцать километров. Правда, теперь не было дождя. Зато немилосердно жгло солнце. Уже на втором километре я вспоминал свой бег во время ливня как о совсем нетрудной прогулке. Тогда бег горячил мое тело, а дождь остужал его, и я находился, как теперь казалось, в условиях почти полного комфорта. Совсем по-другому чувствуешь себя, когда бежишь под палящими лучами солнца. Справа от дороги и до самого берега моря протянулись виноградники. Смотришь па широкие узорчатые листья растений, и хотя бы один из них шелохнулся, все кустарники стояли как зачарованные. Одежду я снял сразу же, как только остались позади последние пригородные строения. Но и это не спасло от жары. Пот заливал лицо, мелкими ручейками затекал в глаза, рот, попадал на язык, вызывал ощущение соленого с примесью горечи. Казалось, я плыву к берегу и никак не могу справиться с зыбью, соленая вода все время захлестывает мое лицо и не дает мне дышать. А бежать еще добрый десяток километров. Не знаю, как бы я справился с оставшейся частью пути, если бы не полуторатонная грузовая машина, которая шла на Балаклаву. Обогнав и обдав меня дорожной пылью, она остановилась метрах в тридцати впереди.
— Что, матрос, увольнительная кончилась? Так вроде бы еще рановато! — крикнул водитель, выглядывая из полуоткрытой дверцы своей кабины.
— Да нет, тревогу объявили. А тут еще такая жара.
— Эк тебя развезло. Прямо как из парной. Залазь в кузов. Там быстрее придешь в себя. Не садись только на борт, — предупредил меня водитель.
— Ладно, трогай. Тут есть где устроиться, — ответил я, перелезая через борт машины.
Через полчаса я был уже в расположении поста, а еще часа через два вернулся и Звягинцев.
Раньше мы как-то не обращали внимания на физические недостатки Семена, мешковатый вид его одежды. Теперь же, когда рядом оказался Севалин с его тонко и строго подогнанной формой, нескладность Звягинцева казалась почти уродливой. Даже немного великоватая бескозырка, упиравшаяся своим околышем в ушные раковины, выглядела как-то нелепо и только подчеркивала несоразмерно маленькую голову ее хозяина. Уродство боится контрастов, так же, как боятся их подлость, ложь, безнравственность, трусость, предательство. Может быть, именно поэтому Звягинцев с первой же встречи не взлюбил Севалина, не взлюбил его за опрятность, подтянутость, бросавшееся в глаза сознание собственного достоинства. Поведение Звягинцева по отношению к Севалину напомнило мне один случай. Однажды я шел из дому. Мимо меня проходили навстречу и в том же направлении знакомые односельчане. Чуть впереди от меня шел наш новый учитель. Вдруг из переулка выбежала худая, с облезшей шерстью собака. Она увязалась не за кем-нибудь, а именно за этим учителем. Он не обращал на нее внимания, полагая, что ей в конце концов надоест лаять и она отстанет от него. Не тут-то было. И где столько злости бралось у животного. То она забежит справа и чуть ли не хватает его за брюки, то, злобно рыча, пронесется мимо и с оскаленными зубами загородит ему дорогу, сделав круг, пытается напасть слева. До самого магазина сопровождала его лаем собака. И сколько я ни оглядывался, она все время стояла и лаяла в сторону исчезнувшего учителя. Звягинцев, встретив осуждающие взгляды товарищей, понял, что ввести их в заблуждение ему не удастся. Он взял из пирамиды свой карабин и с ожесточением начал его чистить.
— Ты не переживай, Сеня, — попробовал успокоить его Севалин. — Шрамы на лице, это как символ мужества. Их девушки ценят больше, чем красоту.
— Так цэ ж шрамы вид бойовых ран. А як вид укусив, так дивчата тилькы рэгочуть над нымы, — уточнил Музыченко.
Парадоксальный факт. Казалось бы, что Звягинцев должен был обрушиться на Музыченко. Но нет. Удар пришелся по Севалину, который пытался ободрить Семена.
— Ты, исусик, не бери на себя много. Наружность она такая: сегодня есть, а завтра, гляди, ее уже коты съели, нету ее, малость попортили.
ebooksa