Засада. Двойное дно

22
18
20
22
24
26
28
30

Пусть каждый боец однажды или много раз пробирался в тыл врага, пусть в упор видел там смерть и пережил неизбежные тяготы, — все равно любой новый рейд за линию фронта взвинчивает нервы и напрягает тело. Не только потому, что такой переход опасен сам по себе. Еще и оттого, что это — черта, за которой кончается один мир и одна жизнь, — и наступает другая.

Миновав озерцо, Смолин сменил направление, резко повернув на северо-запад, к Ильменю. Надо было обойти один из опорных пунктов врага и снова двигаться на юго-запад.

Вскоре втянулись в редкий, угнетенный лес. Здесь уже могли быть мелкие немецкие подразделения на отдыхе или на марше.

Смолин обогнал своих. В лесу было темнее, но тише, чем на озере и в болотах. Метель шла где-то над головами, покачивая кривые стволы деревьев.

Минуты исчезали из жизни, похожие одна на другую, точно патроны в пулеметных лентах.

Через два часа выбрались на заметенную полевую дорогу, дошли по ней до развилки, и Смолин остановил взвод.

Рядом с лейтенантом чернели фигуры его связных.

— Варакушкин… — тихо позвал взводный.

— Здесь, лейтенант.

— К головному дозору!.. Поищи полевой стан.

Варакушкин исчез, а люди стояли недвижно и слушали гудение ночи. Садиться на снег было запрещено: немцы потом, по вмятинам, могли подсчитать число бойцов и раскрыть разведку.

Минуло четверть часа. Наконец заскрипел снег и возле Смолина вырос Варакушкин.

— Стан рядом. Нас ждут.

Дом, куда направился Смолин, состоял из двух больших комнат, в которых когда-то отдыхали и варили пищу колхозники.

Постройка была в сильном запустении, стекла в окнах выбиты, рамы порублены на топливо. Взводный приказал завесить проемы плащ-палатками, разрешил людям немного попить из фляг.

И только тогда включил фонарь. На печи, в которую был вмазан большой чугунный котел, сидел человек в обмятом дубленом полушубке, поверх которого тускло мерцал немецкий автомат. Черная борода партизана, как показалось Смолину, была влажна, вероятно, от растаявшего снега.

— С благополучным прибытием, — сказал он, вставая, и от этих спокойных, почти мирных слов всем стало как-то по-домашнему тепло и уютно. — Очень нам большая радость — ваше появление.

— Спасибо, — отозвался Смолин. — Вы не устали?

— Нет, отчего же?

— Тогда, пожалуй, пойдем.