Обреченный мост,

Впрочем, рожа «потомственного полицая» была куда менее одухотворенная, чем у «родственника» профессора.

— Протокольная, — назвал её Войткевич, осмотрев «дядю» довольно скептически.

И впрямь, портретина была — хоть сейчас на стенд: «Их разыскивает милиция» — угрюмая, хронически насупленная и с тяжёлыми складками у рта.

В несколько секунд оценив разведчиков столь же недоверчивым взглядом и, судя по всему, придя к выводу «не нашего ума дело», полицай-партизан хладнокровно поздоровался:

— Здорові були, панове фашисти, — изобразив нечто, отдалённо напоминающее отдание воинской чести.

— Героям слава, дядьку! — хохотнул в ответ Войткевич, поощрительно похлопав по грачиному плечу возничего.

— Що до ваших героїв, не знаю, — пожал плечами тот, отвернувшись к телеге, чтобы устроить сиденье. — А наші всі вдома.

— Хороши герои, — заметил Новик. — По домам они сидят.

— А ось я вас туди й відвезу, — не оборачиваясь, буркнул «дядя Гриша». — Самі на ту хату подивитесь.

«Эски-Меджит». Die Vergeltung

— По-хорошему, Тарас Иванович, надо бы запалить эту деревушку с подветренной стороны, чтобы и пепел снесло куда подальше, — раздражённо проворчал Беседин, отводя комиссара к неровно-прямоугольной дыре, отдушине и оконцу, продолбленному в серой стене, в сплошной скальной породе, в стене настоящего винного погреба, нашедшегося во дворе бывшего счетовода-бухгалтера и пережившего, казалось, не только революцию, но и путешествие Екатерины на юг. Тут, в замысловатом лабиринте бывших погребов, кладовок и хлевов крепости не то, что зондеркоманда СС с губными гармошками, — вся свита императрицы могла бы гулять с оркестром и без всякого стеснения.

Скала, увенчанная мечетью, возвышалась над деревушкой и вообще над долиной, как иллюстративный пример средневекового феода. Каменные склоны с проседью дождевых потоков казались замковыми стенами, против которых и настоящие крепостные, внизу у подножия, выглядели не величественней козьего загона.

— Отже, такі кляті? — сурово нахмурился Руденко, обернувшись на пленных.

К наружности хрестоматийного Бульбы суровость эта — косматая бровь, сползшая на кровянистый от бессонницы глаз, и сердито собранные в «курячу гузку» губы под тяжёлыми усами, — подходила как нельзя кстати.

— Мы ж не в охотку, товарищ комиссар! — сразу заскулил, шепелявя разбитыми губами, один из пленных, мужичок не только славянской наружности, но и в советской шинели без знаков различия. — Мы ж по принуждению! — бухнулся он на колени, заметно сторонясь молчаливого татарского большинства.

— Клятые, — подтвердил Беседин. — И заметь: без всякого понуждения и понукания.

Щурясь от табачного дыма, он кивнул в окно, будто там сейчас развернулись события бесконечно далёкого теперь, казалось, 41-го.

— К примеру, тогда и ноги немца тут ещё не было, а они уже карательный отряд учредили. Досрочно, так сказать. Ударники, мать их, — зло процедил Фёдор Фёдорович. — Пришёл сюда фашист только в декабре 41-го, а 7 ноября через Эски-Меджит отступал отряд Чистякова. Уходили, поскольку в Заповедном базовая закладка их оказалась разорённой.

— Предатели поработали, — понимающе кивнул Тарас Иванович.

— Кой там черт, предатели, — пробормотал Беседин. — В 38-м ещё всё вывезли, во избежание, так сказать. Не помнишь, что ли, что тогда творилось?