— Дяденька, покажи картинку, — попросил один из них.
— На, посмотри, — против обыкновения согласился я.
— Хорошо рисуешь, — одобрил он, — Подари его мне.
Польщенный, я спросил:
— Да зачем он тебе?
— Как зачем! А я его поверх раскрашу.
И я с грустью понял, что произведение искусства никогда не бывает совершенным… по крайней мере в глазах объективного зрителя.
В план моей работы были включена орлы. В зоопарке их имеется несколько разновидностей: степные, беркуты, могильники, и я колебался, на ком остановить свое внимание. Быть может отчасти благодаря названию выбор мой пал на орла-могильника. Могильник никогда не питается трупами, не разрывает никаких могил, а лишь любит сидеть на холмах и курганах, чтобы скорее заметить в степи добычу. А между тем много раз я слышал, как посетители, гадливо морщась, говорили:
— Ах! Это тот, что разрывает могилы и питается трупами.
Орел — хищник по преимуществу. В движении он необычайно пластичен и скульптурен. Когда он бегает по клетке, клохчет или рвет брошенные куски мяса, он кажется отлитым из бронзы.
К сожалению по мере наступления холодов орлы мои все меньше и меньше стали походить на бронзовые изваяния. Съежившись, дрожа от холода, они скорее напоминали огромных кур или ворон. А затем один за другим стали исчезать из клетки.
Заинтригованный этим таинственным исчезновением, я спросил однажды у сторожа:
— А куда же деваются орлы?
— На целдак уносу, там теплее, — отвечал он.
— Ну, а на чердаке можно рисовать?
— Нет, там темно, — последовал ответ. И мне пришлось думать о замене орла какой-нибудь другой хищной птицей.
За маленьким озером с лебедями — ряд клеток. Там помещаются белоголовые сипы, живущие в зоопарке более двадцати лет, беркуты, камчатский орел, с клювом похожим на клюв тукана, и кондор. Кондор зоопарка вряд ли сможет поднять в воздух овцу, но тем, не менее он настоящий живой кондор, водится, как гласит надпись, в Кордильерах. А в правом углу ряда, в последней клетке, на гладких валунах сидит огромная зловещая черная птица. Это гриф, черный гриф.
Всматриваясь в карту распространения грифов, я заметил два маленьких черных пятна на месте Кавказа и Урала. Водится, залетает, значит — птица СССР, и я вправе его рисовать. В смысле неподвижности натурщик идеальный, уступает разве только филину. Над ним задержался недолго, всего два-три дня, но зато в самые морозы. Было 20–22° ниже нуля. Отвлекался мало, потому что сильно торопился. Запомнилось лишь как жрут грифы. Они жадно хватают мясо, широко расправляют крылья и, волоча их по земле, бегут каждый в свой угол. Повернувшись спиной, как веером закрыв подачку крыльями, они опасливо оглядываются и жадно глотают куски. А иногда устремляются друг на друга и долго упорно дерутся.
Греться я бегал к морским львам, по дороге любуясь белыми лебедями. В противоположность вечно загаженным грифам лебеди поражали меня заботами о своем туалете. Для них на озере вырубается прорубь. В морозы, когда вода в проруби дымится от холода, они продолжают спокойно плавать. А выйдя на лед, тщательно перебирают каждое перышко. Даю слово, они были белее снега.
У морских львов оставался подолгу. Нравилось смотреть, как они быстро плавают по бассейну, ныряя и гоняясь друг за другом. Иногда они выскакивали на асфальтовый борт бассейна, блестящие от воды, как будто облитые жиром. Пробежав на ластах вдоль барьера, они с ревом бросались в воду, обдавая снопом брызг зазевавшихся посетителей.
ebooksa