А другой бросил в дерущихся случайно находившуюся в руках петарду. Взрыв, облако дыма, и яки, задрав хвост, галопом помчались в гору.
К двум часам все население загона толпилось у ворот в ожидании сторожа. В ведрах он приносил нарубленные овощи и насыпал корм в низкие деревянные корыта. Марал и здесь отличался. Он старался боднуть сторожа в спину. А когда тот уходил, шел к дагестанским турам, разгонял их и рогами опрокидывал все корыта, расшвыривая корм по снегу. Делал это он почти каждый день, очевидно из простого озорства.
Потребность в ласке у него была необычайно сильна. Он нередко провожал меня вдоль всего загона, требуя к себе внимания. А когда наступили ясные дни и туры стали греться на солнышке с подветренной стороны горы, марал мешал мне работать. Он становился передо мной, подставлял морду, а туловищем загораживал от меня остальных животных. Приходилось заманивать его в угол, к корыту, а потом быстро бежать вниз и оканчивать начатый рисунок. Как видите, дружба с маралом, как и всякая дружба, имела свои неудобства.
По загону, мелко перебирая тонкими ногами, бродил желтый поджарый баран с огромными четырехугольными витыми рогами. На рогах поперечные насечки как на сайках. Внизу он появлялся редко, а большей частью стоял где-нибудь на горе или бил рогами о защищенные сетками стволы деревьев. Подходя к решотке, он иногда снисходительно позволял мне гладить себя, а иногда провожал меня вдоль загона к корытам с кормом. Однажды, забыв о его присутствии, я делал набросок с самки тура. Для удобства я глубоко просунул в отверстие решотки носок валенка и оперся на поднятое колено. Внезапно баран наклонил голову и изо всех сил ударил рогами в решотку, целясь прямо в носок моей ноги. К счастью я во-время успел отдернуть ее.
Милиционер, дежуривший в зоопарке, уверял меня, что туры свободно перепрыгивают через высокую металлическую решотку загона. Не знаю, насколько это верно. При мне они не делали никаких прыжков. Самки мирно бродили с козлятами, а самцы иногда фехтовали друг с другом по всем правилам искусства, а иногда отправлялись дразнить яков. Они становились перед ними и, мотая головой, делали вид, что хотят ударить рогами. Видимо, то была простая игра, и турам нравилось заставлять яков принимать оборонительные позы.
Оставались тигры. На новой территории их четыре. Помещение для них отведено большое, и вы можете вдоволь налюбоваться их свободными движениями, играми и прыжками. В противоположность персидскому амурский тигр снабжен густой длинной шерстью и плотным подшерстком, так что свободно переносит самые суровые холода.
В зоопарке на ночь их запирают в закрытое помещение, а утром, часов в десять, когда появляются ранние посетители, выпускают наружу. К вечеру озябшие тигры сами охотно уходят в тепло, а утром не менее охотно выбегают на открытый воздух. Сторожам не приходится прибегать к услугам железных прутьев. Вот почему здешние тигры относятся к ним гораздо терпимее, чем тигры старой территории. Может быть даже есть какое-то чувство привязанности. По крайней мере, когда сторож подходил к барьеру, и наклоняясь, начинал кричать: «Надька, Надюша, пойди сюда!» — одна из тигриц отделялась от своих подруг, прыгала в ров и, став на задние лапы, тянулась к сторожу.
Тигры держались все время на большом расстоянии или быстро шагали вдоль рва. И я решил возвратиться на старую территорию к Амбе и Шайтану.
Шайтан и Амба, два амурских тигра, помещались вместе в одной из клеток. Брат и сестра. История их пленения не сложна. Где-то на Амуре охотники убили тигрицу, их мать. При попытке захватить живьем один из тигрят был смертельно ранен, а двое — Шайтан и Амба — взяты в плен. Маленьких, их доставили в зоопарк. Сейчас им около двух лет, на вид — это уже совсем взрослые тигры.
Когда я увидел их в первый раз, они спали на соломе в глубине клетки. Амба нежно обнимала передними лапами Шайтана. Я сделал с них несколько набросков.
Некоторое время я не ходил на зарисовки в зоопарк. За мое отсутствие мало что изменилось на старой территории. В полном разгаре был сезон зимнего катания. По кругу бегала пара шотландских пони, запряженных в сани. За ними трусил, потряхивая бубенцами, тоже запряженный ослик. Рядом со сторожем — толпа детей, желающих покататься. Езда на представляла затруднений, ибо умные животные привычно бежали по проторенной в снегу дорожке. И тем не менее, как испуганно плакали дети, когда из рук их выпадали бесполезные вожжи! На верблюдах иногда катались и взрослые.
Впрочем некоторые из верблюдов упорно отказывались работать. Один из них, особенно ленивый, вызывал возмущение моего картавого приятеля-сторожа:
— Цёлт его знает! Хоть бы плодали его, — говорил он.
У павильона, где зимой помещается мастерская художника, трое юных натуралистов учили ходить в упряжи большого сенбернара. Немного дальше мне повстречалась румяная комсомолка в ковбойской шляпе. Она вела на цепочке… енотовую собачку.
Кружок юных натуралистов повидимому очень многочислен в зоопарке. По крайней мере мимо меня то-и-дело шныряли ребята с тетрадями и альбомами в руках. Они заходили в зимние павильоны, а особенно часто к обезьянам. Потом уж я узнал, что под руководством художника они занимаются рисованием зверей.
Стоит ли говорить о всем известном сходстве обезьяны с человеком, тем не менее, когда старый оранг чисто человеческим движением раз приподнял край одеяла и посмотрел, лежат ли под ним спрятанные фрукты, мне стало как-то не по себе.
Мне всегда казалось, что климат откладывает одинаковый отпечаток на внешний облик людей и зверей. Так, оранг напоминал мне малайца. К тому же он желтоватого цвета и смотрит на вас как-то раскосо. Черный шимпанзе походил на негра. Если вы внимательно всмотритесь в дагестанского тура, особенно в его профиль, вас поразит несомненно восточный тип его «лица». У одного из моих товарищей-художников я видел сиамскую кошку, она была похожа на китайца. А в союзе Рабис я раз видел артистку с африканской собакой. Глядя на редкие пучки волос, торчащие кое-где на ее черной, как бы покрытой перхотью коже, я вспомнил о кудрявых, растущих пучками волосах негров.
У меня был один знакомый, страстный охотник. Лицом он походил на грека или перса. Однажды, когда мы сидели с ним вечером у зажженного костра на берегу Волги, взгляд мой упал на лежавшего рядом пойнтера в черных подпалинах. Я чуть не вскрикнул от удивления: Фегас — так звали пойнтера — смотрел на меня такими же выцветшими глазами, как и его хозяин. Сходство было удивительное. «Люди выбирают себе животных по своему образу и подобию», — подумал я. И с тех пор старался всегда проверять свое наблюдение.
Помню, в Париже, в зоологическом саду я видел двух тюленей. Они ныряли в бассейне, ловя брошенную рыбу, а появляясь из воды, отчетливо произносили: «Па-па! Ма-ма!» За ними ухаживал плотный усатый сторож. Тюлени часто вылезали наружу и подползали к нему. А когда он говорил им: «Поцелуйте меня», — обнимали его ластами и тянулись мордой к его лицу. И тогда разительное сходство сторожа с тюленями бросалось в глаза всем посетителям. Может быть в силу этой предвзятой мысли мне казалось, что есть какое-то неуловимое сходство между морскими львами, находящимися в нашем зоопарке, и сторожем их павильона.
Под навесом павильона обезьян толпятся зрители. То-и-дело раздается взрыв хохота. Это они любуются на молодого opaнга и шимпанзе. Обе обезьяны здоровы, веселы и повидимому без труда переносят суровый климат. Помещение, где они находятся, конечно хорошо отапливается. Ухаживает за ними пожилой сотрудник с седой бородой. Одетый в синий халат, он похож на больничного сторожа.
ebooksa