— Ну как же быть, уртак? — попрежнему, не обращая внимания на басмача, продолжал Мухамед прерванный разговор. — Ничего мы с тобой не придумали? А время идет, время — враг! Скоро вон та курица, — указал он на квохчущую наседку, рывшуюся в пыли, — перейдет в брод наши арыки. Беда близка, уртак!
Канлы-Баш поднял голову, вслушиваясь напряженно в слова Мухамеда. А когда тот кончил, басмач перевел взгляд на курицу, которая скоро будет переходить в брод сан-ташские арыки.
И вдруг наседка эта, истерично заквохтав, бросилась в сторону. Цыплята ватными комочками понеслись в панике за матерью.
В яме, вырытой курицей, что-то ярко и красочно блестело.
Мухамед одним прыжком слетел с крыльца и поднял блещущий предмет, перепугавший курицу. Это был старинный изразец, фигурный кирпич из обожженной глины, покрытый сверху слоем цветной эмалевой глазури. А по глазури разбежались отчетливые, словно сию минуту вышедшие из рук мастера узоры: цветы, фантастические животные, человеческие фигурки, наивные по выполнению, а для современного глаза даже и карикатурные.
— Какова работа? — протянул Мухамед изразец Немешаеву.
— Н-да, — удивился равнодушно Семен Кузьмич. — Довоенного качества!
— Именно довоенного, — улыбнулся Мухамед, — так как этот кирпич был изготовлен до войн… Тамерлана и Чингиз-хана. Ему не менее тысячи лет. А ты посмотри, уртак, какая свежесть. На глазури ни одной трещинки, как будто кирпич вчера только вышел из печи. Это говорит о том, что коэффициент расширения глазури был в точности равен коэффициенту расширения глиняного черепка.
— Ну, понес теорию! — отмахнулся недовольно Семен Кузьмич. — Ты скажи лучше, как попал он сюда?
— Этот изразец из города Пяпш-Дяли-хана! — произнес вдруг по-туркменски глухой гортанный голос.
Мухамед и Немешаев удивленно оглянулись. Канлы-Баш протянул руку к изразцу и повторил упрямо:
— Я вам говорю, что он из города Пяпш-Дяли-хана!
— Какого хана? — удивился знавший туркменский язык Семен Кузьмич. — Тяпш… люли?..
— Пяпш-Дяли! — резко поправил его басмач. — Неужели вы не слышали о джан-хане, о хане-пастухе по имени Пяпш-Дяли и о его столице Кизилджа-Кале?[8].
— Ты, парень, брось-ка рассказывать нам сказки о каком-то разлюли-хане! — сердито оборвал басмача Семен Кузьмич. — А если у тебя язык очень чешется, то расскажи о Джунаиде-хане. Этот хан тебе лучше знаком! — многозначительно закончил Немешаев.
— Молчи, сакали[9]! — бешено крикнул Канлы-Баш. — Я не знаю Джой-хана, я не служил у него!
— Джунаида не знаешь? — прищурился насмешливо Немешаев. — А это, приятель, чья работа? Не твоя ли с Джунаидом? — ткнул он пальцем в обгорелые стены школы.
От большого байского дома, в котором помещалась когда-то аульная «первая ступень», остались лишь обгорелые стены. Джунаид-хан по достоинству оценил советскую школу. Знаменитый басмач ничего не имел против былых мектебе и медрессе, в которых муллы и мударрисы учили молодежь тому, что «земля есть плоскость, окруженная со всех сторон горами Кап», что эта плоскость делится на семь «иклимов», параллельных полос, и что узбеки живут на пятом «иклиме», а туркмены на шестом, но очень может быть, что и наоборот. А советская школа, в которой ученье начинают с фразы — «мы не рабы», не менее опасна, чем штыки и сабли Красной армии. А потому в одну из темных осенних ночей сан-ташская «первая ступень» запылала ярким пламенем. Но и теперь, перенесенная в кочевую туркменскую кибитку, а руководимая попрежнему Мухамедом Ораз-Бердыевым, сан-ташская школа служила для остальных методическим центром.
— Моя работа? — брезгливо вздернул раскосые рысьи брови Канлык-Баш. — Валла! Я школ не жгу, я воин!
— Погоди, товарищ Немешаев, — вмешался вдруг Мухамед. — Расскажи нам о городе Пяпш-Дяли-хана, Арка, — обратился он к басмачу только по имени, тактично опуская его кровавое прозвище. — Рассказывай же, Арка, мы слушаем тебя!
ebooksa