Бойцы тихого фронта

22
18
20
22
24
26
28
30

— Не признаешься, коммунистическое отродье? Продаете Болгарию большевикам, а признать свою вину не хватает смелости! Предатели родины! Красная большевистская сволочь!

— Господин поручик, я три года был на фронте в рядах Плевенской дивизии, где и вы служите, даже имею орден за храбрость! — Я говорил спокойно, поручик встал. — Я кровь проливал за Болгарию! И не допущу, чтобы меня называли предателем родины и…

Поручик не дал мне договорить.

— Бейте его! Бейте! — закричал он истерическим голосом, и я понял, что в помещении есть еще люди. Двое со зверским выражением лица подошли ко мне, сжимая в руках плети.

Они били меня, окунали мои ноги в таз с холодной водой и снова били, пока пот не выступил у них на лбах. Поручик наблюдал за избиением и курил сигарету за сигаретой. Я молчал, прикусив до крови губы…

«Инквизиторы» остановились, чтобы передохнуть, а поручик вышел из комнаты, видимо, не вынеся зрелища.

Тогда я посмотрел на своих мучителей. Один из них, незнакомый фельдфебель, крупный и сильный, был похож на медведя, а другого я узнал сразу. Это был Тома — хорошо известный в нашем квартале ефрейтор, барабанщик полкового оркестра. Хилый, слабый, сгорбленный — в гроб краше кладут, — почти моего возраста. Он жил в полуразрушенной хибаре с отцом.

Я посмотрел на Тому, и в моем сердце что-то оборвалось. Я забыл, где я и что со мной, пораженный мыслью, что даже такие бедняки, как этот барабанщик, могут находиться на «той» стороне, могут служить буржуазии, выполняя самую грязную работу…

В комнату вошел поручик. Он подталкивал перед собой солдата. Руки у солдата были связаны, лицо распухло от побоев.

— Это он тебя уговорил взять винтовки?

— Он… Винаров… отдал приказ…

Солдат говорил, не решаясь посмотреть мне в глаза.

— Ошибаешься, дружище, — возразил я доброжелательно. Что-то мне подсказывало, что я должен протянуть ему руку помощи, спасти и себя, и его. — Я действительно Винаров. Но я никогда ни с кем не вел разговоров об оружии…

Солдата увели — очная ставка кончилась, и пытки возобновились опять. Поручик вскоре вышел — нервы его явно не выдерживали.

Боль была все нестерпимее: ступни вспухли, из ран текла кровь. Особенно старался барабанщик — откуда только сила бралась в его хилом теле?!

Выбрав момент, когда мои мучители сделали передышку, я, превозмогая боль, сказал барабанщику:

— Тома, мы выросли с тобой в одном квартале. Ты знаешь, кто я такой: профсоюзный активист. Ты знаешь моего брата — секретаря министра Оббова. Знаешь и отца моего Цоло Винарова. У него три гектара виноградников, и поля, и луга, которые он сдает в аренду. Но я все-таки коммунист. Наша партия борется за таких бедняков, как ты, как господин фельдфебель… Вы едва сводите концы с концами, буржуазия вам предлагает объедки…

— Молчать! — взревел фельдфебель, пнул меня в пах сапогом и выбежал из помещения.

— Видишь, Тома, — упрямо продолжал я. — Ему достаются куски побольше, чем тебе, вот он и старается.

Я попытался встать, но сильный удар свалил меня с ног.