Он нагнулся к веслу так, чтобы она не могла увидеть его лица.
— Я сниму ее, если вы хотите, — сказал он через минуту.
— Ладно. Я сделаю из вас джентльмена и буду гордиться вами, Джек Мун.
Они долгое время молча гребли по спокойному морю, залитому знойными лучами солнца. Затем Фелиция снова заговорила.
— Вам, должно быть, страшно жарко в рубашке. Почему вы не снимаете ее?
Она увидела, что все его лицо, несмотря на загар, залилось густой краской стыда.
— Я хотел это сделать, — ответил он, — но стеснялся.
— Не стесняйтесь. Не забудьте, что я художница и рисовала нагих натурщиков. Кроме того, во время войны я работала сестрой милосердия. Между прочим, вы были на войне?
— Нет.
— Вот странно. Вы лишились великих переживаний. Где вы были?
Он мог бы правдиво ответить: «В тюрьме». Но он лишь пробормотал:
— Некоторые обстоятельства помешали мне.
— Снимите же рубашку. Я — ни скромная маргаритка, ни краснеющая роща. Кроме того, я была замужем.
Он удивленно взглянул на нее.
— Разве вы не знали? — спросила она.
— Нет, я думал…
— Вы думали, что я резвая, глупая девица. Нет, я не девица. Я вдова. Правда, не очень веселая…
Она замолчала на минуту, а потом продолжала:
— Мой муж был авиатором и погиб в первые дни войны… Нам нечего стесняться. Ведь мы тут сталкиваемся с почти нагими туземцами. Кроме того, я все равно собиралась попросить вас позировать в одной лишь набедренной повязке.
Он снял рубаху и продолжал грести. Она восторгалась игрой его мускулов, вздувавшихся при каждом взмахе весел.