Утренние поезда,

Р е й н г о л ь д (поднимает нож). Я… Я это сделаю. (Подходит к Андрею.)

А н д р е й. Научите его держать нож, а то он порежет себе палец.

Р е й н г о л ь д. Закрой глаза. Слышишь, закрой глаза.

А н д р е й (резко). Брось нож. Брось!

Рейнгольд роняет нож.

Г е л ь м у т (подбирает нож). Видно, придется мне. (Заносит нож.)

Урсула в последний момент бросается к Гельмуту, повисает на его руке.

Гимнастический зал.

Возле  Л и ф а н о в а  сидит  Б а р а б а н о в.

Б а р а б а н о в. Сидим это мы, ждем перевязку… Ну, думаю, не иначе как генерала перевязывают, стараются, работают на совесть. И что же ты думаешь, лейтенант? Открывается дверь, и какой-такой генерал выходит?

Л и ф а н о в. Какой генерал?

Б а р а б а н о в. Немец выходит. Рыжий. Морда — вот такая. Улыбается. Доволен. Вот я тебя и спрашиваю: справедливо? Чтобы солдат русский дожидался, пока немцу перевязку делают?! Там их стреляют, тут перевязывают. Так и война не кончится.

Л и ф а н о в. А что за немец?

Б а р а б а н о в. Обложка-то штатская… Только я знаю этих штатских, видел. Последний патрон выпустит, переоденется — пожалуйста, белая повязочка: Гитлер капут! Они наших пленных на месте стреляли, на столбах вешали, газом травили, а мы — пожалуйста, на перевязочку!

Л и ф а н о в. Что же нам с тобой, отец, тоже на столбах вешать да газом травить?

Б а р а б а н о в. Это я слыхал, политрук объяснял.

Л и ф а н о в. Мы сюда не мстить пришли, отец.

Б а р а б а н о в. Политрук говорил, верно, не мстить. Только я своего горя немцу до самой смерти не прощу. От деревни моей одни трубы остались. А жену с дочкой в Германию угнали. Вот и скажи мне после всего этого: могу я немца полюбить?!

Входит  Т а м а р а.

Т а м а р а. Товарищ лейтенант, не нашла я Андрея. Нету его в библиотеке.