— В Питер повезем? — спросил Митька.
Куманин взвесил самородок на руке.
— Не, больно тяжел. Да и опасно: дорога дальняя… Здесь оставим. И пробы… куда их тащить… Местечко найдется понадежней?
— В баньке, — отозвался Митька. — Самое надежное место.
Переложив пробы и самородок в мешок, они спустились вниз. Баня, небольшая, бревенчатая, стояла на отшибе у забора. Оглядевшись и убедившись, что их никто не видит, они вошли в пахнущий сыростью и вялым березовым листом предбанник. Митька взял стоявший в углу топор и стал вскрывать доску в полу.
— Отцовский тайник, — сказал он Куманину.
Действительно, отодрав пару досок, они увидели небольшое углубление, выложенное берестой. Митька опустил мешок в тайник, накрыл досками и заново прибил их.
— Тут надежно, даже мать не знает, — сказал Митька и пошаркал ногой по доскам, замазывая следы вскрытия.
Когда они вышли во двор, из дома появилась Дуня с кузовком, обернутым ручником.
— На дорогу вам… — проговорила она и, передав кузовок Куманину, обняла Митьку. Митька не противился. Но, почувствовав на своей щеке материнскую слезу, осторожно высвободился из ее объятий.
— Ну, чего там… — совсем по-взрослому проговорил он. — Прощай, мать… Долгие проводы — лишние слезы.
Куманин уже сидел на коне.
— Тетрадка инженерская где? — спросил он.
Митька похлопал себя по груди.
— Здеся!
Он вскочил на лошадь и улыбнулся матери. При всем его старании держаться по-взрослому Дуня почувствовала, что никакой он еще не взрослый, а все еще мальчишка, ее сынок. А может быть, ей только хотелось так думать, на самом деле ее Митька был совсем взрослым.
Оба всадника тронули лошадей и выехали за ворота. Дуня прислонилась к калитке и долго смотрела им вслед.
Часть вторая
ЗОЛОТАЯ РЕЧКА
Улицы Петрограда выглядели непривычно пустынными. Промелькнет и скроется в подъезде одинокая фигура прохожего, простучит полупустой трамвай с двумя-тремя пассажирами, размеренно тяжелым шагом прошествует красноармейский патруль…