— Ошибаешься, Суббота. Нет золота на Ардыбаше.
— Настоящего своего положения не сознаешь, Кирилл Петрович. Ты кто? Ты царский офицер, хоть с белыми и не якшался, а все одно офицер, белая кость, голубая кровь. Время нынче скорое — судить-рядить долго не станут. А Субботе Советская власть верит. Кто инженера Смелкова с комиссаром от расстрела вызволил? Ефим Суббота… А опосля… Кто убил?
— Я не убивал.
— А кто?
— Не знаю.
— Не знаешь. А Федякин знает. И не миновать тебе высшей меры социальной защиты или, по-нашему говоря, пули.
— Ты меня смертью не пугай! Я ее не раз вот, как тебя, рядом видел.
Суббота пристально смотрел на Зимина, как бы проверяя точность и силу удара, который готовился нанести.
— А если я тебе барышню представлю? Настасью Аркадьевну в собственные руки? Покажешь золото?
— Тасю?! — вскочил Зимин.
— Ее… Дочку смелковскую.
— Она жива?! — кинулся Зимин к Субботе.
— Жива… — усмехнулся Суббота.
Прежде чем явиться в Балабинск, Куманин завернул на хутор к матери Митьки.
Он сидел в светлой, чисто убранной светелке за деревянным выскобленным столом и наблюдал за Дуней, любовавшейся куском цветастого ситца с типичным для того времени рисунком: разноцветными шестеренками разных размеров.
— На свои деньги купил? — спросила Дуня.
— На свои. Ему государство стипендию платит.
— За то, что учится, платит? — удивилась Дуня.
— Ну, не то, чтобы сильно платят, а все-таки. Да еще в порту муку грузит. Для приварку.
Дуня понимающе закивала головой. Потом вздохнула.