– Нет-нет, уверяю тебя, не то, – горячо заговорил Андре. – Напротив, я хочу остаться натхом…
– Вот и прекрасно, – подхватил обрадованный Миана. – Что может быть лучше кочевой жизни, полной приключений. Каждый день тебя ждет новое удовольствие, а налетит беда, так ненадолго… Вижу, ты полюбил нашу жизнь, а я боялся, как бы ты не покинул нас.
– Я останусь натхом, но только пока в этом будет нужда, – улыбаясь, промолвил Андре. – Благодаря вам обоим я так вошел в свою роль, что теперь меня никому не узнать.
– Уж если сам брамин Сумру не признал в тебе европейца, то про других и говорить нечего, – заметил Мали.
– Так вот, если это рубище спасло меня самого, быть может, оно поможет мне спасти отца и Берту, – продолжал Андре. – В Муссури я останусь по-прежнему сыном Мали. Разузнав все, что только удастся, о судьбе моих родных, мы пойдем их разыскивать, и там, куда мне, как европейцу, не попасть, я, как заклинатель змей, пройду свободно. Что ты на это скажешь, Мали?
– Скажу, сагиб, что ты рассуждаешь не только здраво, но как хороший, сердечный человек, – ответил Мали. – Мы с Миана пойдем всюду за тобой… Увидишь, Магадева поможет нам.
К вечеру путники добрались наконец до Муссури и остановились ночевать в караван-сарае. Там они застали большую компанию тибетских купцов. Купцы эти везли продавать в Луизиану козью шерсть, из которой выделываются кашмирские шали. Несколько месяцев пробыли они в пути и, только перейдя границу, узнали о восстании сипаев. Продолжать путь они не решались, боясь, что по дороге легко могут на них напасть и ограбить. И жили в Муссури, с нетерпением ожидая, когда можно будет тронуться дальше.
Как только в караван-сарае стало известно, что новые постояльцы пришли из того места, где вспыхнуло восстание, их окружили любопытные, чающие узнать свежие новости. Приятели наши ничего, однако, нового сообщить не могли; напротив, сами стали расспрашивать купцов и от них узнали, как сильно разгорелось пламя мятежа. После Каунпора и Мерута повстанцы овладели Дели и Лукновом и всюду беспощадно избивали европейцев.
В последнее время, однако, события стали принимать дурной оборот для мятежников: некоторые племена перешли на сторону англичан, и мятежники стали все чаще и чаще терпеть поражения.
Андре беспокойно провел ночь и, чуть заря, стал собираться с Мали к губернатору. Оба они облеклись во все, что у них было самого лучшего, и в сопровождении мальчонки-слуги из караван-сарая, который взялся проводить их к губернатору, сэру Чарльзу Уилмоту, отправились во дворец.
Перед великолепным дворцом с мраморными колоннами расстилалась зеленая лужайка, обнесенная красивой решеткой. У главного входа стоял на часах английский солдат в красном мундире. Он смерил взглядом подходивших к нему нищих и грубо крикнул, чтобы они проходили своей дорогой.
– Нам надо видеть губернатора, – сказал по-английски Андре.
Безукоризненный выговор юноши, казалось, удивил солдата, и он не без некоторого колебания ответил:
– Губернатор не принимает нищих.
Андре продолжал настаивать, тогда солдат, преграждая ему путь штыком, сердито крикнул:
– Ни с места, или я заколю тебя, проклятый мятежник.
Тут подошел офицер, издали наблюдавший всю эту сцену, и спросил:
– В чем дело, Билл?
– Господин поручик, – ответил почтительно солдат, – эти нищие хотят во что бы то ни стало пройти к губернатору. Кто их знает, что это за люди; может быть, Нана-Сагиб подослал их убить генерала.
– Что вам нужно? – строго спросил поручик, обращаясь к Мали.