Покаяние

Был чудесный летний приморский вечер. Швартуясь к нашему теплоходу, деловито пыхтели пузатые буксиры. Трапы уже убраны. Провожающие на причале морвокзала машут родным и близким. Нам с Вовкой никто не машет. Мы не пассажиры. Мы — матросы этого белоснежного красавца. Пыжась изо всех сил, буксиры оттащили его от причала. Из круглого иллюминатора нашей каюты мы наблюдали, как он удаляется с многолюдной толпой провожающих. Эхо разносило над бухтой Золотого Рога модную по тому времени песню, гремевшую голосом Эдуарда Хиля:

Уходят башенки вокзала, И удаляется причал. Как важно всё, что ты сказала, Всё, что в ответ я прокричал. Морские медленные воды — Не то что рельсы в два ряда И провожают пароходы Совсем не так, как поезда.

За комингсом раздались тяжёлые шарканья ног, обутых в сапоги. Латунная блестящая ручка задёргалась на лакированной двери, и в каюту ввалился боцман Степаныч. Окинул нас быстрым взглядом, посмотрел на часы.

— Без четверти двадцать… Время заступления на вахту. У нас один рулевой по–семейным обстоятельствам на берегу остался… Старпом распорядился кого–нибудь из вас поставить. Так, салаги, кто на вечернюю вахту заступит?

— На к-какую в-вахту? — заикаясь, переспросил Вовка?

— Я же ясно сказал: у руля в рубке… Ну, так кто из вас идёт?

Мне ничего не оставалось, как вызваться первым. Вовка, пожав плечами и разведя руки, с усмешкой глянул на меня: мол, назвался груздем, полезай в лукошко.

Я легко взбежал на мостик, где за выходом судна из бухты наблюдали капитан, старпом и вахтенный штурман. Как положено в таких случаях, по всей форме обратился к старшему по должности:

— Товарищ капитан, разрешите заступить на вахту?

Капитан, заложив руки за спину и выпятив живот, внимательно осматривал акваторию бухты.

— Заступайте, — махнул рукой капитан, не оборачиваясь.

— Есть заступать!

Бравый рулевой в белой нейлоновой сорочке, стоявший «собачью» вахту, и желая скорее смениться, не счёл нужным расспрашивать о моём опыте управления судном. Коль прислали на мостик, значит, соображает парень что к чему. Торопливо отрапортовал:

— На курсе двести семьдесят! Вахту сдал!

— На курсе двести семьдесят! Вахту принял! — в тон ему бодро повторил я. После этих слов прежнего рулевого как ветром сдуло из ходовой рубки.

Я остался один на один с полуштурвалом, похожим на самолётный, всмотрелся в цифры и деления. Вроде всё понятно. Число «270» подрагивает вверху картушки, чуть смещаясь влево. Слегка повожу штурвалом вправо, и оно послушно перемещается в нужную сторону. Так, получилось… Но число почему–то не остановилось на месте, а продолжает уплывать вправо, и вот уже на румбе не «270», а все «285», хотя я и не верчу штурвалом. А, понятно: инерция судна. Быстренько перекладываю руль влево и жду, когда «270» вернётся на прежнее место, но проклятое число опять проскакивает верхнюю риску, уклоняется влево.

— Не рыскать, — делает замечание капитан. — Точнее держать.

— Есть точнее держать!

— Пять вправо, — спокойно командует капитан.

— Есть пять вправо!

Поворачиваю штурвал вправо. Нужные мне пять чёрточек–градусов поплыли мимо нулевой риски, и капитан довольно отметил: