Покаяние

И терпеливо сносил мою самонадеянность порулить судном до поры, до времени. Но в минуту грозящей опасности рукой капитана отвёл несчастье от меня и от невинных людей, чьи жизни оказались во власти моего необдуманного и поспешного поступка. Всю жизнь охранял Он меня, бережёт и поныне.

— Ангеле Божий, хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небес данный! Прилежно молю тя: ты мя днесь просвети, и от всякаго зла сохрани, ко всякому деянию настави, и на путь спасения направи. Аминь.

Тем летом во время швартовки к причалу морвокзала Петропавловска — Камчатского лопнул туго натянутый стальной трос. Оборванный конец пулей стрельнул возле моих ног, рассёк голенище сапога, не задев кожу, хлобыстнул по лебёдке и свился кольцами. Мгновение назад, нёсший смерть, разлохмаченный, измазанный солидолом, он безобидно расстелился у моих ног. Подбежавший бледный боцман глубоко выдохнул, загнул трёхэтажный мат, качая головой:

— Ты как швартовый набиваешь, раззява? Трос скрипит — дай слабины! Нога цела? Ну, слава Богу! В рубашке родился… Салага! Камбала дохлая! Вымбовкой тебя по рынде и на канифас! Студ–дент! Это тебе не с япошками балясы точить в Находке! Тут соображать надо! Башкой варить! Понимаешь?! Моли Бога, что цел остался! Чего торчишь пиллерсом? Бросай выброску, заводи конец!

В то августовское утро я первый раз в жизни украдкой перекрестился.

Заход в порт Петропавловска — Камчатского «Григорий Орджоникидзе» сделал на два дня для ознакомления туристов с достопримечательностями города.

Рядом, только перебраться через Авачинский залив — бухта Крашенинникова. Или Тарья, как ещё называют её камчадалы. А там К-136. Вдруг она не в походе и стоит родная у пирса! Ну, как не навестить дорогой сердцу корабль, друзей–подводников?

Сменившись с вахты, забыв о неприятном происшествии на швартовке, сбежал по трапу теплохода и бегом к военному коменданту за пропуском на военно–морскую базу. Объяснил хмурому подполковнику–пограничнику, что так, мол, и так… Служил на лодке, хочу проведать товарищей.

Тот выслушал и выдать пропуск отказался.

Галифешник зелёный! Обойдусь без твоего пропуска! Все входы и выходы знаю здесь. Не один день в Питере был!

На морском трамвае добрался до Тарьи. Но вот заковыка: на причале пассажиров встречают два матроса и офицер. Патруль! Проверка документов! Что делать? Возвращаться обратно? К тому же у меня за спиной скрытые пиджаком заткнуты за ремень две поллитры водки. Не с голыми же руками друзей навещать?

— Позвольте, я вам помогу! — выхватываю у какой–то женщины сетки с вилками капусты и, делая вид, что я её муж, не спеша спускаюсь по трапу.

— Ваши документы, товарищ…

Матрос замялся, не зная как обратиться. В приличном костюме перед ним пассажир, в белой сорочке с галстуком. Может, офицер или мичман. И такой хозяйственный, домашний. Факт, не шпион.

— Старший лейтенант… То ли не видишь, матрос, руки заняты, чтобы удостоверение показывать? Помоги лучше даме с трапа сойти. Споткнётся ненароком на шпильках своих…

— Извините, товарищ старший лейтенант, проходите, — виновато ответил матрос, подхватывая под руку хозяйку капусты.

Я прошёл с ней несколько шагов, вернул удивлённой женщине её тяжёлые сетки и почти бегом рванул в сопку известными мне тропами, через дырку в заборе мимо КПП и патрулей. Отдышался в радостном волнении и с высоты глянул на бухту: вот она, красавица!

Я её сразу узнал среди множества «эсок», «букашек», «кашек» и других подводных кораблей по характерному профилю, а главное — по белому номеру «496» на зелёной рубке, начертанном моей рукой с помощью земляка–новосибирца Игоря Ставицкого.

Цепляя камни югославскими туфлями, придерживая за поясом бутылки, чуть не кувырком скатываюсь с сопки и оказываюсь на пустом пирсе рядом с лодкой. Глазам не верю! Неужели это я вновь стою рядом с ней?

Незнакомый молодой матрос с автоматом у трапа.