Кола ди Риенцо, последний римский трибун

22
18
20
22
24
26
28
30

Утром, когда Риенцо сошел в комнату, где его ждали капитаны, он заметил, что лицо мессера Бреттоне все еще было мрачным. Аримбальдо, скрывшись в углублении окна, избежал его взгляда.

— Славное утро, господа, — сказал Риенцо. — Солнце улыбается нашему предприятию. Из Рима приехали гонцы, свежие войска прибудут к нам раньше полудня.

— Я радуюсь, сенатор, — отвечал Бреттоне, — что вы имеете утешительные известия, они сгладят неприятности, которые я сообщу вам. Солдаты громко ропщут: им не выдано жалованье, и я боюсь, что без денег они не пойдут в Палестрину.

— Как хотят, — возразил Риенцо небрежно, — они получили жалованье вперед. Если они требуют больше, то Колонна и Орсини могут сделать добавку. Берите ваших солдат, господин рыцарь, и прощайте.

Лицо Бреттоне помрачилось. Целью его было все больше и больше подчинять Риенцо своей власти, и он не хотел позволить ему увеличить свою славу взятием Палестрины.

— Этого не должно быть, — сказал брат Монреаля после смущенного молчания, — мы не можем оставить вас таким образом вашим врагам; правда, солдаты требуют жалованье…

— Они получили его, — сказал Риенцо. — Я знаю этих наемников, с ними постоянно одно и то же: бунт или деньги. Я обращусь к моим римлянам и восторжествую или паду с ними.

Едва были сказаны эти слова, как в дверях показался главный из старшин наемников.

— Сенатор, — сказал он с грубым подобострастием, — ваше приказание выступать было мне передано, я старался выстроить своих людей, но…

— Я знаю, что ты хочешь сказать, мой друг, — прервал Риенцо, махнув рукой: — Мессер Бреттоне скажет тебе мой ответ. В другой раз, господин капитан — поменьше фамильярности с сенатором Рима. Вы можете уйти.

Непредвиденный тон Риенцо, исполненный достоинства, остановил и смутил старшину; он взглянул на Бреттоне; тот дал ему знак удалиться, и он ушел.

— Что надо делать?

— Господин рыцарь, — отвечал Риенцо, — давайте поймем друг друга. Хотите вы мне служить или нет? Если хотите, то вы не равный мне, а подчиненный, и должны повиноваться, а не приказывать; если не хотите, то я заплачу вам мой долг и тогда, — свет довольно просторен для нас обоих.

— Мы обещали быть верными вам, — отвечал Бреттоне, — и это должно быть исполнено.

— Прежде чем я опять приму вашу верность, — сказал Риензи медленно, — одно предостережение: для открытого врага у меня есть меч, а для изменника, — помните это, — Рим имеет топор. Первого я не боюсь; ко второму не знаю пощады.

— Эти слова не должны произноситься между друзьями, — сказал Бреттоне, побледнев от сдерживаемого волнения.

— Друзьями? Значит, вы — мои друзья! Ваши руки! Так вы друзья и докажите это! Милый Аримбальдо, ты, подобно мне, книжный человек, ученый солдат. Помнишь ли ты в римской истории один случай, когда в казне недоставало денег для солдат. Консул созвал патрициев и сказал: мы, люди начальствующие и должностные, должны первые пополнить этот недостаток. Вы слушаете меня, друзья мои? — Патриции поняли намек. Они нашли денег, и армии было заплачено. Этот пример как раз для вас. Я сделал вас предводителями моего войска, Рим осыпал вас своими почестями. Вы покажете пример щедрости, и римляне таким образом поучатся у вас этому. Не смотрите на меня, друзья мои! Я читаю в вашей благородной душе и благодарю вас наперед. Вы пользуетесь почестями и должностями. У вас есть и деньги, заплатите наемникам, заплатите.

Если бы гром разразился у ног Бреттоне, то он не был бы ошеломлен сильнее, чем при этом простом внушении Риенцо. Он посмотрел на лицо сенатора и увидел улыбку, которой научился уж бояться, несмотря на свою смелость. Он почувствовал, что попал в яму, которую вырыл для другого. По лицу сенатора он видел, что отказать, значит объявить открытую войну, а время еще не созрело для этого.

— Вы соглашаетесь, — сказал Риенцо, — и хорошо делаете.

Сенатор ударил в ладоши, вошел его телохранитель.