Кола ди Риенцо, последний римский трибун

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я понимаю ваши намерения, — сказал Лука ди Савелли со своей ледяной улыбкой, — и согласен с ними. Пусть бароны будут восстановлены, и я готов согласиться на долговечность трибуна. Вы обещаете сделать это?

— Обещаю.

— И взамен вы требуете нашего согласия на предоставление вам звания подесты на пять лет?

— Да.

— Я, по крайней мере, соглашаюсь на ваши условия, — сказал Савелли, — вот моя рука.

— А я, — сказал Стефанелло, — чувствую, что нам остается только выбирать из двух зол. Мне не нравится подеста-иностранец, но еще более мне не нравится сенатор-плебей; вот моя рука, кавалер.

— Благородные синьоры, — сказал Монреаль после короткой паузы и медленно обращая свой проницательный взор то на того, то на другого из собеседников, — наш договор подписан; теперь одно слово добавления к нему. Вальтер де Монреаль — не то, что граф Пепин ди Минорбино. Прежде, признаюсь, не подозревая, что победа будет так легка, я поручил ваше и мое дело поверенному. Ваше дело он подвинул, а мое потерял. Он выгнал трибуна, а потом позволил баронам выгнать его самого. На этот раз я сам наблюдаю за своими делами, и помните, что в Великой Компании я научился одному: никогда не прощать шпиону или беглецу, каков бы ни был его ранг. Извините за намек. Переменим разговор. Вы держите в своей крепости моего друга Адриана ди Кастелло?

— Да, — сказал Лука ди Савелли. — Через это в совете трибуна одним нобилем меньше.

— Вы поступаете благоразумно Но, прошу вас, обращайтесь с ним хорошо. А теперь, господа, мои глаза устали, позвольте мне уйти.

— С вашего позволения, благородный Монреаль, мы проводим вас в вашу спальню, — сказал Лука ди Савелли.

— Право, не нужно. Я не трибун, чтобы иметь великих синьоров своими пажами, а простой дворянин и дюжий солдат: ваши слуги могут провести меня в комнату, какую вы назначите.

Савелли однако же настаивал на том, чтобы проводить будущего подесту в его комнату. Потом он вернулся к Стефанелло, который ходил по зале большими и беспокойными шагами.

— Что мы сделали, Савелли! — сказал он с живостью. — Продали свой город варвару!

— Продали? — повторил Савелли. — Мне кажется, есть и другая сторона в договоре, в которой мы имеем свою долю. Мы купили, а не продали: мы выкупили нашу жизнь от осаждающей нас армии, выкупили нашу силу, богатство, замки от демагога-сенатора. Мало того, первое, что будет сделано по договору, служит в нашу пользу. Риенцо попадется в ловушку, и мы возвратимся в Рим.

— А затем провансалец сделается деспотом города?

— Извините, подестой. Подесту, оскорбляющего народ, побивают камнями; подесту, оскорбляющего нобилей, часто закалывают, а иногда отравляют ядом, — сказал Савелли. — Покамест не говорите ничего этому медведю, Орсини. Такие люди расстраивают всякие благоразумные планы. Полно, развеселитесь, Стефанелло!

— Лука ди Савелли, — сказал молодой синьор гордо, — вы не имеете в Риме такой большой ставки для риска, какую имею я; никакой подеста не может отнять у вас звания первого синьора итальянской митрополии.

— Если бы вы сказали это Орсини, то дело дошло бы до мечей, — отвечал Савелли. — Но успокойтесь! Повторяю вам, разве уничтожить Риенцо — не есть первая наша забота? Ободритесь, говорю вам, и на следующий год, если мы только будем в союзе между собой, Стефанелло Колонна и Лука ди Савелли будут совокупно римскими сенаторами, а эти великие люди — пищей червей!

Между тем, как бароны разговаривали таким образом, Монреаль, перед отходом ко сну, стоял у открытого окна своей комнаты и смотрел вниз на ландшафт, озаренный лунным светом. Вдали сияли бледно и неподвижно огни вокруг лагеря осаждающих.

— Обширные равнины и ущелья, — думал воин, — скоро вы будете мирно покоиться под новым владычеством, против которого мелкие тираны не осмелятся бунтовать. Как торжественна ночь! Как спокойны земля и небо! Такую же торжественность и тишину я чувствую в моей душе и неведомое мне до сих пор благоговение говорит мне, что я приближаюсь к перелому в моей отважной судьбе!