— В Венеции, — сказал он, — с этим временщиком можно бы сладить без армии. Неужели в Риме ни один человек не носит кинжала?
— Нет, — сказал Стефан, который по натуре был благороднее и честнее своих товарищей и, оправдывая всякое другое сопротивление трибуну, чувствовал, что его совесть возмущается против убийства, — этого не должно быть, вы увлекаетесь своей горячностью.
— И притом, кого мы можем найти для этого? Почти ни одного немца не осталось в городе, а довериться какому-нибудь римлянину, значило бы поменяться местами с бедным Мартино.
— Да примет его небо, к которому он теперь ближе, чем был, когда-нибудь прежде, — сказал Савелли.
— Убирайся со своими шутками! — вскричал Орсини в сердцах. — Шутить о подобном предмете! Клянусь св. Франциском. Так как ты любишь подобное остроумие, то я бы хотел, чтобы ты оставил его при себе. Кажется, за столом трибуна ты смеялся его грубым остротам так сильно, что едва не подавился.
— Лучше смеяться, чем дрожать, — возразил Савелли.
— Как! Ты смеешь говорить, что я дрожу? — вскричал барон.
— Тише, тише, — сказал ветеран Колонна с нетерпеливым достоинством. — Мы теперь не в таких праздных обстоятельствах, чтобы спорить между собой. Будьте снисходительны, господа.
— Синьор, — сказал саркастический Савелли, — вы благоразумны оттого, что в безопасности. Ваш дом скоро приютится под кровлей дома трибуна, и когда синьор Адриан возвратится из Неаполя, то сын содержателя гостиницы сделается братом вашего родственника.
— Вы могли бы избавить меня от этого попрека, — сказал старый нобиль с некоторым волнением. — Небу известно, как раздражает меня мысль об этом; однако же я бы желал, чтобы Адриан теперь был с нами. Его слово много значит для того, чтобы удерживать трибуна в пределах умеренности и руководить моими поступками, потому что горячность помрачает мой рассудок. Со времени его отъезда мы, кажется, стали упрямы, не сделавшись сильнее. Если бы даже мой родной сын женился на сестре трибуна, то и тогда бы я боролся за старое устройство государства, лишь бы видел, что эта борьба не будет стоить мне жизни.
Савелли, который шептался в стороне с Ринальдом Франджипани, теперь сказал:
— Благородный князь, послушайте меня. Приближающийся союз вашего родственника, ваш почтенный возраст, ваши хорошие отношения с первосвященником заставляют вас быть осторожнее, чем мы. Предоставьте нам ведение предприятия и будьте уверены в нашем благоразумии.
Маленький мальчик Стефанелло, к которому впоследствии перешло по наследству представительство прямой линии дома Колоннов и которого читатель еще увидит в числе действующих лиц этого рассказа, играл у колен своего деда; он быстро взглянул на Савелли и сказал:
— Мой дед слишком благоразумен, а вы слишком боязливы; Франджипани слишком уступчив, а Орсини слишком похож на раздразненного быка. Мне бы хотелось быть одним или двумя годами постарше.
— А что бы ты сделал, мой маленький порицатель? — спросил мягкий Савелли, закусив свою смеющуюся губу.
— Я пронзил бы трибуна моим собственным кинжалом и тогда — в Палестрину!
— Из яйца выйдет славная змея, — проговорил Савелли.
— Но почему ты так сердит на трибуна, мой змееныш?
— Потому что он позволил одному дерзкому купцу арестовать моего дядю Агапета за долг. Этому долгу уже десять лет, и хотя говорят, что ни у одной фамилии в Риме нет столько долгов, как у Колоннов, но в первый раз я слышу, что какому-нибудь кредитору низкого звания позволили требовать уплаты долга не на коленях и не снимая шапки. И я говорю, что не хочу быть бароном, если и со мной будут поступать с такой же дерзостью.
— Дитя мое, — сказал старый Колонна, смеясь от души, — я вижу, что наше благородное сословие будет довольно безопасно в твоих руках.
ebooksa