– А где сражался последний раз?
– В Португалии, с англичанами.
Мило кривит рот.
– А почему бросил это дело?.. Слишком тяжела жизнь кавалериста?
– Жизнь как жизнь, не хуже любой другой.
Рапосо внезапно мрачнеет, и Мило обращает на это внимание.
– Извини… Наверно, тебе неприятно говорить об этом.
– Да ладно. Могу говорить, могу не говорить.
Рапосо откидывается назад, прислоняется к стене. Смотрит на стакан с агуардиенте и делает глоток. Внутри чувствуется жжение. Но пока совсем слабое.
– Слышал что-нибудь об ущелье Ла-Гуардия? – спрашивает Рапосо.
– Не слышал ни разу в жизни об этом чертовом ущелье.
– Это в окрестностях Лиссабона… Англичане и португальцы хорошо обороняли свои позиции. Мы здорово вымотались, понесли большие потери, а нас к тому же вытеснили на открытое место – в полном снаряжении, беззащитных. И вражеская артиллерия тем временем палила в нас почем зря…
– Много народу полегло? – интересуется Мило.
– Достаточно, чтобы проклясть и господа Бога, и родную мать.
– Понятно.
Рапосо роняет слово за словом – неохотно, неторопливо. Его голос звучит тускло, или, быть может, безразлично.
– Так прошло часа два, – продолжает он после короткой паузы. – А потом нам дали приказ к наступлению… Граната избавила нашего командующего эскадроном от всех его званий и полномочий, и командование принял лейтенант, немолодой уже мужик, сержант… Как вы тут их называете?
– Ancien? Vétéran?… Ты имеешь в виду звание?
– Ладно, пусть будет сержант… По службе так и не продвинулся, усы седые, лицо усталое… Тогда он с нами вместе расхлебывал это дерьмо – на коне, впереди подразделения. Слушая наши вопли и проклятия – все, до последнего вздоха.
Рапосо умолкает, потирая желудок. На некоторое время он замирает, глядя в пустоту, словно перед его глазами разворачиваются те далекие события, о которых он рассказывает. Когда он снова поворачивается к Мило, на его лице написано замешательство или сомнение. Можно подумать, он удивлен, обнаружив себя здесь, рядом с Мило, среди табачного дыма и гула кабака.