– Покорнейше благодарю вас, матушка.
– Эммануил, скажи мне, – продолжала маркиза, опершись на ручку кресла и нагнувшись к сыну, – он не спрашивал тебя о молодом человеке, который по его ходатайству отправлен в ссылку?
– Ни слова, матушка. Он, видно, понимает, что этого рода услуги требуются без всяких объяснений и их оказывают без расспросов; между порядочными людьми принято о них сразу и забывать.
– Так он ничего не знает?
– Нет, а если бы знал…
– Что же тогда?
– Он, думается мне, философски смотрит на подобные вещи, и это нисколько бы не изменило его намерений.
– Я так и думала: промотавшийся дворянчик, – словно говоря сама с собой, с выражением глубочайшего презрения произнесла маркиза.
– Но если и так, матушка, – сказал Эммануил с некоторым беспокойством, – вы, надеюсь, не откажете ему?
– О нет! Мы достаточно богаты для того, чтобы заплатить за положение при дворе, которое он поможет завоевать нашему семейству, ведь мы так давно его лишены.
– Да, остается только согласие Маргариты…
– Ты полагаешь, что она может воспротивиться моему приказанию?
– А вы думаете, что она совершенно забыла Лузиньяна?
– По крайней мере за эти полгода она не осмеливалась при мне вспоминать о нем.
– Подумайте, матушка, – продолжал Эммануил, – ведь эта женитьба – единственное средство придать некоторый блеск нашей фамилии. Я не смею скрывать от вас нашего положения. Отец уже лет пятнадцать болен и не появляется при дворе, поэтому покойный король совершенно забыл о его существовании, а молодой не вспомнил о нем ни разу после вступления на престол. Вы из-за своей привязанности к отцу никогда не покидали его с тех пор, как он лишился здоровья. Конечно, вашу преданность можно ставить в пример, но свет не умеет ценить ее, и в то время как вы здесь, в глуши Бретани, исполняете то, что по строгости своих правил называете долгом, прежние ваши друзья или умерли, или забыли о нас, так что, когда я явился ко двору… Больно сказать!.. Имя д’Оре было их величествам известно лишь из истории…
– Да, я знаю, – сказала маркиза, – в Париже люди забывчивы! Но я надеюсь, что провидение будет милостиво к нам и к нашей милой Франции…
– О, что может нарушить ее благоденствие! – прервал ее Эммануил с той непостижимой, слепой верой в будущее, которой отличалось тогдашнее французское дворянство. – Людовик XVI молод и добр, Мария-Антуанетта молода и прекрасна, верный французский народ их обожает. Я думаю, их величества вне ударов судьбы.
– Никто на свете не может быть выше слабостей и заблуждений человеческих, – сказала маркиза, покачав головой. – Ничье сердце не в состоянии полностью господствовать над своими страстями. Голова, чья бы ни была, может поседеть в одну ночь. Ты говорил, что наш народ верен своим государям… – Маркиза встала, подошла к окну и медленно протянула руку к океану. – Посмотри, – торжественно произнесла она, – вот море: теперь оно спокойно, но завтра, нынче ночью, может быть через час ветер принесет к нам предсмертные крики людей, которых оно поглотит в своих безднах. Я не живу в свете, но до меня доходят слухи. Правда ли, что есть философская секта, в которую вовлечены многие знатные люди? Правда ли, что целая часть света желает стать отдельным государством и какая-то чернь называет себя нацией? Я слышала даже, что некоторые знатные люди переплыли океан, чтобы предложить мятежникам свою саблю, которую их предки обнажали только в защиту законных государей. Мне говорили, но я этому не верю, что даже король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта, забывая, что все государи – братья между собой, одобряют эти действия своих подданных и даже чин и грамоту свою даровали какому-то корсару?
– Правда, все это правда, – подтвердил удивленный Эммануил.
– Ну да сохранит и помилует господь короля и королеву! – сказала маркиза, медленно выходя из комнаты.