– А то ты не рад, – рот Губана растянуло в улыбке, но губы всё ещё дрожали. Улыбка казалась ненастоящей, вымученной.
– Кашляйте потише, в шапки давайте, – предупредил Воронцов. – А то бохаем в три бочки…
– Лучше скажи, командир, что нам теперь делать, – Кудряшов невесело смотрел в сторону, видимо, что-то уже задумав. – Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл… Слышь, что говорю: долго мы так не набегаемся, где-нибудь точно попадём.
– Собирайте пока сушняк, а я обойду, посмотрю, где мы, – сказал Воронцов и сунул за ремень револьвер с тремя патронами.
Воронцов отошёл шагов на двести и резко повернул вправо. Так, держась приметных ориентиров, начал обходить место их вчерашнего ночлега. Кругом был лес и лес. Ни полянок, ни полей, ни дорог, ни оврагов. Ровный лес. Огромные ели среди осин и берёз. В низинах попадался липняк и даже кое-где ольхи. Он старался не наступать на валежины, тихо перебирался от одного большого дерева к другому, иногда замирал, прижимаясь, как к родному, к шершавой коре, прислушивался. Ветер шумел в верхушках елей и берёз. Где-то в глубине бора стучал дятел. Ни сорок, ни ворон, ни собачьего лая. Ничего живого не слыхать. Значит, жильё далеко. До дороги километров пятнадцать на запад. Если возвращаться в Прудки, держать надо немного северо-западнее, чтобы не промахнуться мимо деревни. Это если возвращаться…
Мысль о возвращении в знакомую деревню не радовала Воронцова. В третий раз не возвращаются. В третий раз приходят насовсем. Насовсем…
Он вытащил из кармана револьвер, внимательно осмотрел его. Револьвер был совсем новенький. Может, те четыре пули, которых не хватало в барабане, были единственными, которые вылетели из его ствола. Да, надо обязательно почистить. Револьвер – не автомат, но и он всё же оружие. Правда, патронов маловато. Три штуки. Не для боя.
То, что сказал Воронцов по поводу сушняка, можно было воспринимать как приказ. Это и был первый приказ командира группы, будущего которой не представлял пока никто. Но в сложной, многоплановой драме войны им уже определён был свой, особый сюжет, который конечно же вплетался в общую ткань событий, но тем не менее развивался параллельно основным, как будто сам собой…
Возвратился Воронцов уже перед сумерками. Пошёл снег.
Кудряшов и Губан ждали его, не разжигая костра. Хотя сушняка натаскали целую кучу. Дрова предусмотрительно сложили под елью. Воронцов ещё издали увидел плотную фигуру Кудряшова, и сомнения по поводу ненадёжности брянского снова рассеялись.
– Ну что? – встретил его Кудряшов.
– Кругом всё тихо. Лес непроходимый. Как на твоём Енисее. Ни жилья, ни дорог. Так что можно разжечь костёр. Спать – по очереди. Смена – через два часа.
Они наломали еловых лапок, застелили ими пространство вокруг ели. В костёр много не подбрасывали. Лишь бы шло тепло, лишь бы не замёрзнуть, и ладно.
Первым в караул заступил Кудряшов. Воронцов отдал ему револьвер. Губан уже спал, с головой зарывшись в ворох еловых лапок. Воронцов поджал ноги, укрыл колени полами шинели и улёгся рядом. Засыпая, он подумал: если Кудряшов решил уйти, то уйдёт именно в эту ночь, а точнее, сейчас, в эту смену, когда они будут спать крепким сном и когда ещё не совсем стемнело и можно взять верное направление движения и держаться его потом всю ночь. И вдруг он застиг себя на мысли, что возможный уход Кудряшова всего больше страшит его не тем, что брянский всё же смалодушничает, не выполнит приказ – ну какой такой приказ? приказа-то никакого не было и нет, – а что, если тот уйдёт, он, Воронцов, останется один. Кудряшов, при всей сложности его характера, казался всё же надёжным напарником и умелым бойцом. С таким выходить легче. И если он уйдёт, вдвоём с Губаном, которого он ещё и не знает-то как следует…
Но очень скоро, так ему показалось, Кудряшов его разбудил. Первые два часа – смена Кудряшова – пролетели как две минуты. Брянский не ушёл. Он передал ему тёплый, согретый в кармане револьвер, который всё время, видимо, держал в руке, и полез в лапник, в нагретую Воронцовым берлогу.
– Это, конечно, не в баньке у Пелагеи Петровны, но ночь пережить можно, – и Кудряшов мгновенно затих, втянув голову в плечи.
Ночью снег повалил сильнее. И слышно было, как тяжёлые шапки шуршали в ельнике, в ветвях берёз вверху, как падают на угли, шипя и взбрасывая вверх фонтанчики пахучего пара. Всё вокруг было как до войны. Как до войны…
Воронцов слушал шорох снега, смотрел, как слипшиеся в шапки снежинки погибают в огне, и думал о том, что им делать дальше. Что делать? Куда идти? Попытаться перейти линию фронта в другом месте? Но где гарантия, что и там их не сунут носом в землю, а потом не поведут в ближайший овраг? Вернуться в Прудки? Но зачем? Зачем обременять людей, которым и без того тяжело? Да и немцы начали во власть входить. Вчера листовки развесили, а сегодня, может, уже и порядки начали наводить. И он краем меркнущего сознания начал думать о том, что хорошо было бы, если бы брянский действительно ушёл. Пусть катится ко всем чертям. Одни проблемы с ним. Только вот револьвера жаль. Револьвер, он это чувствовал, ещё пригодится. Ушёл бы Кудряшов. Потом, следом за ним, ушёл бы и Губан. Кудряшов наверняка с ним уже перетолковал на эту тему. А там бы и он… И тут, вдогон этой, приходила другая мысль: а ведь если бы не Кудряшов, лежали бы сейчас растерзанные минами или пулями своих же. Вот нелепость! После того как дали бой на просёлке и полностью выполнили приказ. А ведь и правда, его, Воронцова, вины больше, чем кого бы то ни было, в том, что они пошли именно по тому направлению и вышли именно на ту расстрельную заставу. Так и незачем теперь на Кудряшова всех собак вешать. Но и повинно класть голову незачем. Он и себя не щадил, и, когда отдавал приказы, за чужие спины не прятался.
Воронцов вздрогнул. Сон мягкой волной окутывал его. Но слух ещё не был отключён. И именно он, как самый верный и надёжный дозорный, донёс издалека нарастающее урчание мотора. Самолёт. Это летел самолёт. И он приближался. Гасить костёр? Нет, не за ними же, тремя беглецами, летит он, этот ночной самолёт неизвестной принадлежности. Хотя летит он с нашей стороны. С нашей… Откуда они вчера бежали. По звуку мотора – Р-5, ночной бомбардировщик. Что он здесь делает? Фронт уже значительно сместился на восток. Разведчик? Что можно увидеть ночью? Разве что наш костёр среди непроходимого леса. И то вряд ли. Ель так плотно закрывает нас сверху, думал Воронцов, вслушиваясь в мерный рокот мотора, что их маленький костерок сверху вряд ли увидят.
Самолёт пролетел курсом на запад. Вскоре повернул правее, к шоссе. Всех на этой войне интересовало шоссе. Все стремились к нему. Вот и Р-5 будто ветром понесло туда же. Почему не стреляют, думал Воронцов, ловя в ночных звуках и шорохах тающий звук мотора. Почему затихла канонада? Неужели всё же фронт прорван? Тот, последний рубеж, ради которого они умирали под Юхновом, рухнул, и немецкие колонны уже беспрепятственно хлынули к Москве? Но должны же их остановить под Малоярославцем. Там наши основные оборонительные линии. Именно ради того, чтобы их успели занять другие роты училища и артиллеристы, их и направили под Юхнов. Шестую, вторую, первую курсантские и первую роту 108-го запасного стрелкового полка с усилением.