– Да нас же сразу заберут! Этот ваш полицай, Новиков, первый и придёт за нами, – сказал Воронцов и в упор посмотрел на Кудряшова, но тот отвёл взгляд.
– Не заберут. Не одни вы тут хоронитесь. Ваши, такие же, кто на задержке, в трёх дворах живут. Кузьма знает, помалкивает. А что ему? Они ж смирно живут. Ничего не жгут, никого не убивают. Вдовы приняли. Двое раненые. Один лежачий. Вот и решайте, братики, как дальше быть. Одного-то из вас я оставлю. А двоих по хатам разведу. Мужики вы здоровые, работящие. Любая баба рада будет такому примаку.
Кудряшов наступил на ногу Воронцову и сказал, подмигнув Пелагее из-под густой весёлой брови:
– Командир, ты как хочешь, а лично я остаюсь здесь, в этой баньке. Готов дённо и нощно охранять, так сказать, основной пост и беззаветно трудиться по хозяйству.
– Если вы думаете по баням жить, то Кузя Новиков вас точно в управу уведёт. И одного, и другого, и третьего. Или всех сразу, – Пелагея засмеялась и снова посмотрела на Воронцова своими яркими, как озимь, зелёными глазами, которые, казалось ему, немного подрагивали от напряжения.
– Тут останется тот, кого оставлю я, – наконец сказала она. – А тебя, Савелий, братик мой, и тебя, Михась, я сегодня же вечером отведу на ваши квартиры. Думайте поскорей, потому что мне ещё с людьми договориться надо.
– Эх, не судьба, Пелагея Петровна! – сказал со вздохом Кудряшов, по-ухарски сбив набок шапку.
– Да видать, что так, – засмеялась и Пелагея.
Когда остались одни, Кудряшов проводил хозяйку не́остывшим взглядом, усмехнулся по обыкновению и сказал:
– Ну, подольский, тебе, дураку, как всегда, повезло. Только вот не знаю, оправдаешь ли ты её надежды.
Воронцов резко рванул его за плечо и, когда тот повернулся к нему лицом, ударил в подбородок. Кудряшова опрокинуло ударом на пол. Тут же резко вскочил, схватил первую попавшуюся под руки скамейку, но ударить не посмел. Только сказал:
– Чего ж ты, командир, оружие не применил? – и сплюнул под ноги кровь.
– У нас всего три пули, – сказал Воронцов. – Одна из них действительно может стать твоей. Но не сейчас.
– Здоровый, сволочь, – отплёвывался кровью Кудряшов. – Откормили вас там в Подольске.
– Давай, Кудряшов, сразу раз навсегда договоримся вот о чём: впредь в моём присутствии на эту тему не распространяться. Ты хозяйке просто надоел со своими пошлыми ухаживаниями. И грязные намёки по поводу того, что здесь, в этом доме, на постой определён я не без умысла, прошу прекратить. С хозяевами вести себя так, как подобает воину Красной армии. Она тебя, может, потому и не оставила, что ты пошляк.
– Кого захотела, того и оставила, – ухмыльнулся Кудряшов. – Может, нам ещё и устав на ночь штудировать прикажите?
– Прикажу, будешь штудировать устав. Понял? – Воронцов шагнул к Кудряшову и посмотрел на него в упор. – Говорю это тебе как старший по званию. Присягу вы все давали. Оба. И тебя, красноармеец Губан, это тоже касается.
– Да я чего… – испуганно отозвался из тёмного угла Губан. – Я устав не нарушал.
– Так вот знайте: где бы мы ни были, в каких бы обстоятельствах ни оказались, мы должны в первую очередь помнить о том, что мы есть бойцы Красной армии. Если узнаю о недостойном поведении или ещё о чём-то порочащем звание красноармейца, пеняйте на себя. Мы здесь – в боевой обстановке. Решение буду принимать, как в бою. Узнаю, что пристаёте к хозяйкам или что-то в этом роде, пеняйте на себя.
– Да там, может, и приставать не к кому, – ухмыльнулся Кудряшов, осторожно трогая пальцами подбородок. – Пелагея Петровна, как я понял, постарается…