– Я своё слово сказал: узнаю – по законам военного времени… Поняли?
– Подожди, Сашка, ты что, как с цепи сорвался? Я что тебе – враг? Ты мне просто не доверяешь. С самого первого дня это чувствую. Ты вот что: командовать командуй, но не комиссарь. Я постарше тебя. Жизнь знаю с разных сторон. И ты меня не учи, каким голосом у скупой хозяйки корку хлеба выпрашивать. В личную жизнь не лезь. Хоть ты и командир.
– Для нас здесь личной жизни нет и не может быть.
– Ладно, давай не будем об этом. Есть она или нет, не нам это решать… И как тебя наш майор послушался? Я вот до сих пор думаю и понять не могу. Командир полка, боевой офицер с орденом, а послушался какого-то сержанта! Что из этого вышло? Что?! Положил всех. Если бы он тебя тогда не послушал… Да мы бы сейчас уже где-нибудь в тылу, в запасном полку кантовались. Майор знамя нёс. Никакие бы особняки не придрались.
– Майор Алексеев был честный человек и настоящий офицер. Он исполнил свой долг. Мы дрались. Задержали противника. Нанесли ему большой урон. Выполнили приказ. Я считаю, что все достойны благодарности за тот бой. И ты, Кудряшов, тоже.
– Спасибо за награду. Я её уже чуть не получил, – и Кудряшов шлёпнул себя по лбу ладонью.
– Мы там тоже были.
– По твоей вине.
– Я свои слова сказал: за бой – благодарность.
– Благодарность командования, – ухмыльнулся Кудряшов, – это для меня слишком много. Мне бы хотя бы на одну завёрточку, покурить. А?
– Я не курю, Кудряшов. Мне нечем тебя угостить. Извини.
Погодя, когда уже остыли оба, и мгновенная злоба, сменившаяся отчуждённостью, стала иссякать, Кудряшов вдруг спросил:
– Командир, а кто такой Мехлис? Ну, помнишь, капитан нас стращал каким-то Мехлисом? Прокурор, что ль, какой?
И Воронцов, хорошо зная, кто такой Мехлис, потому что на занятиях по политической подготовке не раз штудировал его статьи и наставления для красноармейцев и политработников, зачем-то вместо правды сказал:
– Не знаю. Тоже какая-нибудь сволочь. Вроде того капитана. Только рангом повыше.
– Жид, наверно, – и Кудряшов выругался.
– А у нас в деревне много жидов живуть, – отозвался Губан. – Рядом с деревней ихнее мястечко. Хорошие, добрые люди.
– Один из этих добрых людей кулачил нашу деревню и сестёр моих погубил, – тяжелея взглядом, отозвался Кудряшов.
Вечером Пелагея увела Губана и Кудряшова. Вскоре возвратилась. Посмотрела на Воронцова и улыбнулась:
– Что ты ему такое наговорил?