Майор покачал головой:
– Ускоренный… Понятно. Чтобы поскорее под пули, взводными командирами. Я своих лейтенантов всех там оставил. – И майор, блеснув орденом, мотнул рукой назад, в седую темень ночи.
Майор смотрел в лицо этому суровому, немного самоуверенному курсанту с сержантскими петлицами и как будто пытался что-то вспомнить. Уже через три дня непрерывных боёв у него в ротах не осталось ни одного лейтенанта. Взводами и ротами командовали сперва политруки и комсорги, а потом сержанты и красноармейцы из числа кадровых старослужащих. Он вздохнул, похлопал сержанта по плечу, подумал: «Мальчишка. Но какой храбрый!» В смутном свете ночного неба лицо сержанта казалось взрослее, чем его голос. Майор прислушался, полуобернувшись – его полк, сейчас больше похожий на санитарный обоз, приближался. Ездовые покрикивали на уставших, загнанных лошадей. Под солдатским шагом хрустела морозная трава. Кашель, матерщина, всхлипы и бормотанье, хриплое дыхание людей и лошадей… Вот весь его полк. Сохранил ли он способность стрелять в противника?
– Кто позади нас, сержант? Есть ли какое усиление?
– Никакого, товарищ майор. Только заградзастава, – сказал он и подумал: «Что это, я передаю ему командование участком?» – Наша задача, повторяю, продержаться до полудня и затем отойти к мосту через реку Шаня. Это за станцией, перед Медынью. При поддержке артиллерии, товарищ майор, мы вполне сможем выполнить поставленную задачу.
– При поддержке артиллерии… Сержант, ты всё-таки сумасшедший. Или просто не был в бою. Бредишь. Два орудия с минимальным боекомплектом. А знаешь, сержант, как они атакуют? Вначале авианалёт, потом обрабатывают из орудий и миномётов. А после всего этого пускают танки и бронетранспортёры с пехотой. На каждом бронетранспортёре – крупнокалиберный пулемёт.
– Я знаю, товарищ майор, как они атакуют. И знаю приказ – держаться до полудня. Так приказал капитан Старчак. Приказ не отменён, а значит, должен быть выполнен тем силами и средствами, которые мне приданы и на которые мне приказано рассчитывать. То есть на вас.
– После первой же атаки у меня в полку осталось всего два батальона и ни одного комбата. Все противотанковые орудия – кверху колёсами… Ладно, сержант, чёрт с тобой и твоим капитаном Старчаком. Раз судьба нам остаться здесь, то что ж… Умрём здесь.
Месяц светил и светил. Иногда казалось, что он движется. Чем ближе к рассвету, тем становилось холоднее. Воронцов потрогал нывшее, не дававшее покоя предплечье.
– Товарищ майор, – спросил Воронцов, – у вас есть врач или фельдшер?
– Есть. А что? Кто-то ранен?
– Рана так себе, пустяковая. Но нужна перевязка.
– Кому?
– Мне.
– Есть-есть, и прекрасный хирург. Из миномётной роты. Ополченец. Карамышев, приведи сюда Гутмана. С саквояжем. Скажи, Алексеев зовёт, командира боевого участка перевязать надобно срочно.
– Гутман? Немец? – насторожился Воронцов.
– Нет, он не немец – еврей.
«Пусть лучше будет еврей, чем немец», – подумал Воронцов.
Из книги немецкого историка и публициста Пауля Кареля «Восточный фронт»: «Наступление на Москву являлось, по сути дела, битвой за дороги. Летом они служили жизненно важными для армии артериями, по которым поступали боеприпасы и снабженческие грузы. Но теперь, с наступлением зимней грязи, когда все просёлки, не говоря уж о бездорожье, превратились в непролазное месиво, от дорог зависели не только поставки всего необходимого для передовых частей, но и сами действия танкистов и пехоты. Для наступающих непогода становилась серьёзной помехой, зато она играла на руку обороняющимся. Обойти прикрывавшие перекрёстки, доты и дзоты удавалось всё реже. Их приходилось брать, атакуя в лоб. Поэтому битва за Москву становилась битвой за каждый перекрёсток на пути к ней».
Из сводки о положении на Восточном фронте отдела по изучению иностранных армий Востока генерального штаба сухопутных войск Германии за октябрь 1941 г.