Наемница

Его слова опять рассмешили Лэа.

– Также с тобой были Авалина, Дин и Люксор?

– Да, все так.

– Я только что видел их. Они уже у статуи Эаллон и просили передать, что ждут тебя там.

– А ты тоже кого-то искал, да? Ты выглядывал в толпе?

– Я сбежал, – сконфуженно пояснил Кэррим. – И оглядывался, потому что боялся, что меня поймают.

– Сбежал? От кого?

– От нашего церемониймейстера, пытавшегося надеть на меня душный плащ и корону… – Кэррим осекся, увидев прищуренный взгляд Лэа. – Ладно, сдаюсь, – смиренно сказал он и поднял руки в знак примирения. – Я сын Алэтаны, наследный принц, и сбежал с церемонии, отчего Ее Величество и моя сестра должны быть злы, как осиный рой.

Лэа опять невольно улыбнулась. Обаяние Кэррима плескало через край.

«Так, значит, это Алэтана его учила…», – мелькнула в голове мысль.

– Извините, Ваше Высочество, я не знала…

Услышав «Ваше Высочество», Кэррим скривился, как от зубной боли.

– Не стоит. Зови меня Кэррим. От слов «Высочество» и «Милорд» у меня начинают болеть все зубы сразу. Я бы лучше отправился в Логу Анджа, чем взошел на престол. Но, беда в том, что Ее Величество Алэтана, да осияет ее луны свет, меня и там достанет…

Они шли и оживленно и свободно разговаривали, будто знали друг друга сто лет. С Кэрримом было легко и весело, можно было расслабиться и постоянно улыбаться, к тому же его постоянные шуточки не давали грустить.

Кэррим кланялся налево и направо, улыбался, здоровался, шутил, а эльфы улыбались и кланялись в ответ, его здесь все любили.

Наконец, миновав последний эльфий заслон, они вышли к статуе Эаллон, и Лэа буквально потеряла дар речи. Никогда еще, после того, как разочаровалась в богине, Лэа не давала себе простить ее.

Но сейчас у нее захватило дух от благоговейного трепета.

Эаллон сидела на грубо обтесанном камне, абсолютно нагая, обняв колени руками и склонив красивое улыбающееся лицо, ее длинные вьющиеся волосы рассыпались по плечам, лишь едва скрывая ослепительную наготу, на ногах и запястьях вились ниточки альтоманьора.

Блестящее и гладкое дерево дьорамэны создавало ощущение абсолютной реальности богини и наполняло ее чуть грустные глаза жизнью.

Невольно Лэа поцеловала ладонь и приложила ее к сердцу, что не укрылось от зорких глаз Кэррима, знавшего, что Лэа ярая атеистка.