В Маньчжурских степях и дебрях

— Значить, допрос?

— Какой допрос! Говорят, тебе пытать.

— To-есть как это?

— А очень просто. Сейчас нажгут, нажгут углей и сейчас: «А ну-ка, друг милый, снимай сапог».

— И на угли?

— Известно.

Брови у Егорки опять сдвинулись. На лицо легла тень.

— Да ведь он ихний же, — сказал он неуверенно.

— Мало ли что ихний… не разбойничай.

Егорка задумался.

Лицо его по-прежнему было мрачно.

Исподлобья взглянув на солдата, он проговорил:

— А ты не смеешься.

— Дурак ты, — сказал солдат — вот что, — и отвернулся. — Что с тобой говорить, с дураком.

— Не смеешься? — повторил Егорка и схватил солдата за рукав.

Он крепко держал рукав и тянул солдата к себе. Глаза его поблескивали под густыми бровями, мрачным огоньком.

— Ну? — сказал солдат, подумав: «Чистый зверь».

Егорка тряхнул его за рукав.

— Говори, по правде.

Голос у него стал хриплый. Грудь дышала тяжело. И в глазах под хмуро сдвинутыми бровями все словно пробегали искорки.