Длинные-длинные тени от них бежали с ними рядом по песчаному плато, отчетливо выделяясь на желтом песке.
Казаков было пятеро: урядник и четверо рядовых.
Когда они совсем близко подошли к деревне, они съехались в кучку.
Теперь уж никакой звук не нарушал тишину степи. Чуть-чуть колеблясь теплились пики в воздухе, горели ровным, широким светом магазинные коробки закинутых за спину винтовок, искрились серебряным огнем короткие стволы, в местах незащищенных деревянной накладкой: возле затвора и на самом конце.
Когда кто-нибудь из всадников шевелился в седле или зачем-нибудь нагибался, оттопырив ногу со стороны, противоположной той, куда нагибался, по всему карабину наискось по спине от локтя до самого уха словно проглядывала вдруг широкая серебряная молния… Казак выпрямлялся снова, и молния разрывалась пополам, вспыхивая опять ярко над плечом и под локтем.
— Ну, что же, ребята, назад, что ль?.. Вон она, деревня…
Голос был сдержанный, словно казак говорил в присутствии засыпающего или спящего человека и не хотел его тревожить… Он обернулся к товарищам, посмотрел на них и оперся рукой о круп лошади…
— А? как скажете?..
Казаки молчали.
Он опять поглядел на них сразу на всех и, помолчав с минуту, сказал:
— Тишь-то какая.
И повел глазами по степи…
Один из казаков приложил ладонь ребром ко лбу прижимая большой палец к виску, а указательным охватил лоб и стал смотреть, немного привстав на стременах, через плечи товарищей в сторону деревни. Потом он отнял от лба руку, опустил ее вдоль тела и проговорил медленно, точно запинаясь, и продолжая смотреть на деревню:
— Будто пустая.
Деревня издали от солнца была вся розовая… Маленькие домишки под камышовыми крышами со скатом в одну сторону обмазанные кругом глиной, казалось, горели и таяли в солнечных лучах; румянились позади их жиденькие, невысокие деревца с белой корой.
Былки камыша, неровно торчащие по карнизу на концах, точно тлели слабо от края до края вдоль карниза.
— Так как же? — заговорил опять урядник, вопросительно поглядывая на казаков то на одного, то на другого…
Голос у него все был такой, будто он говорил в присутствии спящего… Только теперь в голосе, вместе с тем, сквозили и другие нотки… Будто он старался возвысить голос, и это именно потому теперь так странно звучал его голос, словно надтреснутый, словно он не находил в себе достаточно силы сказать, так как он говорил обыкновенно с подчиненными густо и сочно… Слова у него обрывались… Казалось, вот-вот забрали слова силу и сразу вдруг словно соскочили куда-то вниз и разбились как стекло.
Он крикнул:
— Волчков!..