Лошадиный топот вдали вдруг словно обрывался, словно шуршанье платка, который он начинал снова разворачивать и складывать, заглушало топот.
— Волчков! Ты, что ль?
Пред тем только что громко, прямо врываясь ему в уши, несся издали топот лошадиных ног, и тогда же у него мелькнула мысль:
— А скоро ж они…
Но эта мысль сейчас же потонула в другой мысли:
«Опять потекло».
Топот стал глуше, смутней, точно потух в ушах.
— Волчков!..
Почти над ухом у него фыркнула лошадь.
Волчкова окружили казаки.
Он видел, как они смотрят на него тревожно и вместе с любопытством и сдерживают лошадей, чтобы как-нибудь не толкнуть его. Даже какую-то боязливость прочел он в их глазах… И прочел, кроме того, что-то другое, — будто он, Волчков, для них стал иным, не тем, что он был раньше…
Он слышал, как кто-то шепнул:
— В висок…
И потом вслед за этим шопотом чей-то вздох и еще чей-то голос:
— Господи, Господи!
Кто-то смыгнул носом, кто-то кашлянул, но осторожно, должно быть, в руку.
В нем закипело что-то в душе, какая-то обида, против кого и за что — он не знал…
И он крикнул почти со злостью:
— Да не в висок, а в морду… Во!
И отнял платок от щеки.