Вот тут-то и стал я понемногу рассчитываться с прежними обидчиками — теперь-то никто уж не смел обидеть удалого Джанбатыра. Только задумает жадный, заливший жиром совесть бай взять за свою холеную дочку хороший калым[18]), как стакнусь я с каким-нибудь бедняком, которому во-век не купить себе жены, да в темную ночку и выкрадем «товар». Как загнанный верблюд, храпит от злости и скрипит зубами разъяренный бай, — да ищи ветра в поле — в одни сутки очутится краденая девка верст за двести, а через неделю между ней и отцом лежит уже тысяча верст.
А то и так бывало… Встретится гордый бай где-нибудь в степи с глазу на глаз с Джанбатыром, — да долго после того кряхтит да бережет свою спину… Никому, даже жене не расскажет он, как в степи его обработал нагайкой Джанбатыр да наплевал в глаза. Да и пользы не было рассказывать про выходки Джанбатыра, — все равно его уличить нельзя было, — ведь, через какие-нибудь десять минут после такой встречи он уже сидел в гостях в ближайшем ауле и попивал себе кумыс, степенно, как подобает важному лицу, роняя неторопливые слова.
И многие баи теперь молча копили злобу так же, как еще недавно приходилось глотать обиды байгушу Джанпеису.
Так мстил я обидчикам, сначала оставляя в стороне тех баев, от которых не видел в прошлом обиды. Но, ездя теперь везде и приглядываясь, я понял, что, если меня теперь встречают с приветом и почетом, то байгушам так же тяжело живется, как когда-то и мне. Один хозяин посмирнее, другой посердитее, но все норовят каждую жилу, каждую кровинку своего работника вытянуть себе на пользу, платя за это как можно меньше.
И чем больше проникали мне в голову такие думы, тем больше стал я удаляться от праздников и сборищ, тем больше — тянуло меня в одиночество — разобраться с мыслями, бродившими в моей голове. Уедешь, бывало, далеко в степь, разложишь костер, да и просидишь целую ночь до зари в тяжелом раздумьи. И почему это так на свете, что — как богатый человек, хотя будто бы и не плохой, так и тянет из бедняка всю его силу.
И, наконец, додумался я до того, что иначе и быть не может. Ведь, если не будет человек пользоваться дешевым трудом или имуществом другого, то и богатства себе не составит. Стал я внимательнее вглядываться в жизнь, что проходила перед моими глазами, и, чем больше вглядывался, тем более укреплялся в этой мысли. В одном месте, глядишь, богатый нанимал бедняка чуть не за одни харчи, в другом, пользуясь несчастием, отбирал за бесценок скот или другое какое имущество. Понял я, что каждое богатство всегда составлено из целой горы чьих-нибудь несчастий.
Что сделать для того, чтобы этого не было, я не знал, но только, когда при мне обижали какого-нибудь бедняка, вспоминал я прежнюю горькую жизнь и переживал обиду, точно обижали меня самого. Пробовал открыто вступаться за обижаемых, но выходило еще хуже: уговоров моих не хотели слушать, но нередко после такого заступничества хозяин прогонял батрака и говорил: «Ступай к Джанбатыру — он жалостливый, а мне тебя не нужно!»
Понял я, что один человек своей силой тут ничего сделать не может. Другое дело, если все бедняки дружно пойдут против обидчиков, — ведь бедняков во много раз больше, чем богачей.
Стал я тайком толковать с байгушами, — нельзя ли как-нибудь беднякам сговориться. Все со мной согласились, но такого знающего человека, который сумел бы соединить всех и управлять нами, как наездник поводьями направляет коня, — такого человека между нами не находилось.
Оборванные, забитые пастухи более всего боялись, чтобы хозяин не выгнал их зимой на мороз да голодовку. Да и летом у кого, кроме того же бая, работы и корма добьешься?!
Вздыхали бедняки, покачивали головами и говорили: «Верно, друг Джанбатыр, но только поодиночке мы ничего не добьемся, а с голоду подохнем!»
Так и тянулось дело, пожалуй, с десяток лет. Крепко скалили на меня зубы баи. Но беднота степная была за меня, и баям так и не удавалось отомстить мне. Не раз подкупали они богатыми посулами наиболее смелых джигитов, которые были на серединке между ними и бедняками. Но ни один не решился напасть на меня где-нибудь врасплох— знали джигиты, что не сдобровать им тогда от мести байгушей.
Как раз в эти годы начала степь волноваться.
Царские начальники нагнали в наши вольные испокон веков степи русских переселенцев. Лучшие наши земли и пастбища, не спросясь нас, нарезывали немцам-колонистам. Пойдет на летнюю стоянку киргизский род, — ан вдруг на кочевом его пути землянки выросли, привычный ход перепахан, а водопой весь окружен огородами да посевами.
Завоют киргизы, заскрипят зубами, да делать нечего. Пробовали было мы самовольно погнать новых засельщиков, да и сами не рады были. Живо начальство нагнало казаков. Ну, а казачий постой стоил многого, — чисто бывало после них в аулах, и казачья нагайка проезжалась по киргизу часто даже и не в наказание, а просто потому, что рука у казака размахнулась. Зашумела степь, как растревоженный улей, а баи лисами забегали от нас к начальству — нас раззадоривают, а начальству, с которым быстро сдружились баи, в ухо на нас нашептывают. Сильные баи от нашествия русских не только ничего не теряли, но многие даже выигрывали. То скотину русским с барышом продадут, то у захудалого русского сбрую или еще какое добро по дешевке купят. Известно, — деньги везде себе поживу найдут.
И вот как снюхались наши баи с русскими, так и поняли, что подошло им удобное время от меня отделаться и с лихвой отомстить за все принесенные им неприятности.
Сгорит у переселенца гумно, или ночью скот угонят, или посевы потравят, — а это все частенько таки случалось, — сейчас шепчут мои враги царскому начальству: «Все это Джанбатыркины да его разбойной голытьбы дела!» Где нужно, и свидетелей подкупят. Туго пришлось мне, да выручала беднота, которая стояла за меня горой: всегда заранее предупредят.
Наконец столько накопилось за мной и настоящих и выдуманных грехов, что взялось за меня начальство вплотную. А баи вперед забегают, да дорожку перед ним разметают.
Раз, когда заехал я в знакомый аул, мигнул мне оборванный пастушонок, а, когда я распрощался и уехал в степь, подскакал ко мне джигит и скороговоркой бросил: «Уезжай, Джанбатыр, как можно дальше! Ночью окружат нас казачьи отряды, в кольцо тебя возмут, — и Ак-Юлдуз не выручит, пулей достанут. Торопись, Джанбатыр!» Сказал, повернул коня, — и только пыль за ним завихрилась…
В ту же ночь ушел я от того аула ни много, ни мало как верст на полтораста— досталось Ак-Юлдуз порядком. А через неделю мы с ней переезжали уже бухарскую границу.
ebooksa