Это была какая-то шалая куница. Она наверное случайно попала к нам на Лоту, увидела, что здесь никого из зверья не осталось, испугалась и бросилась удирать. Я понял, что ее мне не поймать. Куница останавливалась на ночь в камнях и уходила из них еще в темноте, раньше чем я мог устроить на нее облаву. А здесь еще она прошла по крепкому насту на вершине тундры и я потерял следы. Нужно было возвращаться.
Со мной не было компаса, но по деревьям я знал, что все три дня куница вела меня на запад. Да и по сбоим лыжным следам я надеялся легко найти обратную дорогу. Голода не боялся: мне удалось подстрелить пару больших куропаток.
Не успел я пройти назад и двух километров, как вдруг на своей лыжне увидел следы знакомого волка. Он шел оказывается следом за мной, а услышав, что я возвращаюсь, круто свернул в лес. Я понял, что волк оставил в покое куницу. Теперь он охотился за мной. И в первый раз за все дни мне стало страшно в тайге одному. Ведь тогда мне было только шестнадцать лет…
Вечером со мной случилось несчастье. Я рубил дрова, щепка отлетела от бревна и прямо в глаз. Да так сильно, что и другой открыть не могу. Я и так и этак, и пальцами раздираю— чуть откроются, слезами заплывут, больно так, что думал, совсем глаза решился. Ночь была морозная, ветреная, а на мне только куртка тонкая: много ли на лыжнике бывает одежды! Часа три я в темноте возился, пока костер развел. И развел нехорошо: под стоячей сушиной. Ночью сушина подгорела и на меня обрушилась. В аккурат на правое плечо. Что-то там перешибла, и рука перестала подниматься.
Тут я решил, что пришло время оставаться мне в тайге навсегда. Стрелять не могу, костер развести одной рукой тоже мудрено, один глаз опух, не смотрит, а другой только мало-мало открывается. Здесь еще снег пошел и завалил все следы. Все-таки день я прошел и вечером кое-как разложил костер. Только спать мне не пришлось: волк, который шел все время за мной, угадал, должно быть, что тайга не хочет меня выпустить, пришел к моему костру и сел напротив у огня. И как он мог знать, что я стрелять не мог. Так и просидели мы всю ночь друг против друга Он на меня смотрел, а я на него. От страха несколько раз плакать принимался, о помощи кричал, как будто меня мог кто-нибудь услышать в этом пустом месте.
Утром я запустил головешкой в волчью морду, он заскулил, побежал в лес, а я собрался и пошел дальше. Рука болела сильно. Устал я так, что вот, кажется, лягу и не встану больше. А тут еще места пошли незнакомые. Какие-то речки, вараки, болота. Ни одной большой тундры, которую бы я узнал. Сбился с пути. Но все-таки видно пропадать мне было еще рано. К концу дня, когда уж думал, что и полкилометра больше не пройду, вышел к избушке. Сразу ее узнал — Севастьянова избушка. Километров тридцать от моего дома. Это я в сторону забрал.
Савастьяна самого не было, зато были олени. У самой избушки паслось стадо. Веревку кидать я не мог, кое-как, лаской, потихоньку, поймал одного оленя и запряг в кережку. Теперь-то уж я барином поехал.
Но только и здесь тайга не хотела, чтобы я благополучно доехал. Пришлось мне мимо своего же капкана проезжать. Смотрю — в капкане росомаха. Недавно должно быть попалась — таки бьется. Сейчас ногу оторвет и уйдет. Убил я ее хореем по носу, стал вынимать из капкана, а больная рука мешает. Раздвинул кое-как зубья, вынул зверя, только стал вставать, как капкан вдруг захлопнулся и прихватил куртку на животе. Да так тесно, что у меня глаза на лоб полезли. Дышать не могу. Я туда, сюда — ничего сделать не могу. Так и поехал домой с капканом на животе. А приехал — не сам из кережки вылез. Мать вытащила…
Федор поправил поленом уголья в камельке, быстро обернулся и, улыбаясь, добавил:
— Теперь уж я научился. За куницей в Финляндию не пойду, дрова рублю осторожно и, собираясь в лес на два дня, беру еды на неделю. Ну, а тогда мал я был. Чуть не пропал…
X
Северное сияние. — Небесный шатер. — Волк в собачьей личине. — Зверь, которого нельзя задержать. — Строгий допрос. — Никудышные люди. — Великий охотник.
Перед вечером пурга стихла, и мы вышли прогуляться по заливу на лыжах. Лед был покрыт плотным ровным снегом, и лыжи скользили легко. По обе стороны залива поднимались темные зазубренные горбы варак, под луной светились спокойным холодным светом вершины тундр. Над лесом Паз-уайвинч очень ярко зажглась Венера. Горлову она не понравилась:
— Слишком картинно!
Он художник и не любит картинности даже в природе.
Когда мы шли обратно, на небе началась бесшумная игра света.
На севере загорелась вдруг широкая яркая дуга. По ней забегали, как будто перегоняемые ветром, бледные зайчики, и от дуги к зениту поднялись прямые и тонкие как стрелы лучи. Внезапно порывом невидимого бесшумного вихря дута была скомкана, разорвана на куски, и в продолжение нескольких минут великое смятение господствовало на небе. Потом со всех сторон горизонта стали расти большие световые столбы. Раскачиваясь, они поднимались все выше и выше и скоро сошлись верхушками у зенита. Внизу они были широки, кверху сужались и очертаниями отчетливо обрисовывали архитектуру небесного шатра.
Снова налетел вихрь, снова заколебались разорванные на части столбы. Многие из них превращались в маленькие, чуть фиолетовые облака и кружились-кружились по небу, подгоняемые тем же удивительным бесшумным ветром.
Световая симфония продолжалась полчаса. Она кончилась так же неожиданно, как и началась. Сразу погасли световые столбы, стрелы и облака, луна, яркие звезды и спокойствие снова вернулись на небо. Только на севере висела неясная драпировка, сотканная из мутного зеленоватого света, и чуть заметно колебалась. Но мы еще долго стояли на озере подняв кверху голову, потрясенные необыкновенным видом вдруг развергшегося над нами неба.
Федор сказал, что это было совсем маленькое северное сияние. Иногда они бывают здесь настолько ярки, что при их свете можно ночью стрелять в зайца на тридцать шагов…
ebooksa