Ильин вокруг топчется, орет:
— Несите вилы! Раскидать надо сено!
— Зачем?! — горячится Леха. — Видишь, наскрозь прошиваю стог, никакой твердости внутри не чую! Тут даже и мышь не останется живая.
Поговорили они о чем-то промеж собой и убрались со двора, несолоно хлебавши. Леха-то успел Мотренке шепнуть: пусть, мол, бегит Маркелка, Ильин сказывал — ночью опять придем, чтобы врасплох накрыть...
Только ушли — Мотренка с матерью к стогу. Разрыли сено, вытащили Маркела, а на нем и лица нет: шашка-то перед самыми глазами у него резвилась, а откуда ему было знать, что она нарочно его обходила?.. И все же задело маленько — в двух местах шубу пропороло, плечо и руку царапнуло.
Мать в рыданиях зашлась:
— Как же ты терпел-то, сыночек, ить она, смертынька-то твоя, около самого сердечка твоего резвилась?!
Маркел лицом закаменел и строго так прикрикнул, чего никогда с ним не бывало:
— Перестань! Слезами тут не поможешь!..
Сестра передала ему, о чем Леха Маклашевский упреждал. Заторопились сразу: наспех ранки промыли да перевязали, харчишек кое-каких в дорогу собрали, лыжи старые на чердаке разыскали. А как средь бела дня уйдешь с подворья? И снова Мотренка выручила. Запрягли они с матерью лошаденку, закатили в розвальни кадку, в какой воду с речки возили. В нее и посадили Маркела, а сверху сеном завалили — всегда сено в кадку кладут, чтобы вода не выхлестывалась. Так вот и поехали, будто к проруби за водицей.
Спустились к Тартасу — на реке ни души. Здесь и вылез Маркел, стал с родными прощаться. И опять были слезы, даже Мотренка не удержалась: шутка ли, хворого отправляли в дорогу, невесть куда...
Маркел-то тоже был сам не свой, хоть и крепился, успокаивал: пойду, мол, на заимку к деду Васильку, а там видно будет. Встал на лыжи — да только его и видели. Уже издали помахал шапкой, крикнул:
— Не убивайтесь шибко-то! Все будет хорошо. Отольются им, сволочам, наши слезы! А партизан я все равно найду!..
ГЛАВА VI
Зимовье на Косманке
Серый издали узнал Маркела. Взвихривая снег, кинулся навстречу, подпрыгнул, торкнулся лапами ему в грудь, с радостным визгом кубарем отлетел в сугроб. Собаки — они как дети малые: тонко чувствуют людей доброй души и сильно к ним привязываются.
К счастью, и дед Василек оказался дома. И тоже обрадовался Маркелу, бросился ставить самовар, завертелся вьюном, расторопный и ловкий.
— Тебя, дедушка, и старость не берет, — залюбовался им Маркел.
— А чо мне годы? Годы — не уроды! — рассыпался тот своим детским заливистым смехом.
Морщась и чихая от дыма, начал раздувать сапогом самовар, исчезал за дверью, вновь появлялся, нырял в голбец, звякал посудой в закутье — и на столе в мгновенье ока, как на скатерти-самобранке, появились соленые груздочки, чашка янтарного меда, клюква, брусника и прочая лесная снедь. Откуда-то вынырнула и запотелая бутылка мутной жидкости.
ebooksa