— Скачи до батьки Чубыкина! Нехай спешно уводит людей в тайгу! Мы ще трошки подержимся — и следом... У-фф!.. — он выронил саблю, схватился за правое плечо. Жеребец взмыл на дыбы, и Фома свалился на землю, не выпустив, однако, повод. Маркел кинулся к нему:
— Ранили?!
— Пустяки... Скачи швыдче, бисова душа!.. Бери мово коня... Дюже добрый конь!.. Прорвутся колчаки — в тыл ударят батьке... Скачи!..
В это время подоспели Сыромятников, еще несколько мужиков. Маркел вскочил на Вороного. В ушах засвистел ветер, или пули это свистели — не разберешь...
А пушки железно ревели, снаряды вздымали землю, и огненные вспышки рвали синие сумерки наступившего вечера. Казалось, длилось это целую вечность, потом вдруг сразу оборвалось, будто ухнуло в черную пропасть, и в наступившей тишине послышалось дикое гиканье, топот многих копыт по бревенчатому настилу гати.
— Кавалерия! Гусары! — Золоторенко рванулся из рук перевязывавших его рану мужиков, вскочил на ноги. — Огонь! Пли!!
— Нечем стрелять. Кончились патроны! — резко кинул Сыромятников.
— Так порубають же усих! Мост надо подержать... хочь одну хвылыночку. Коня!
Адъютант командира кинулся к оврагу, где спрятано было на крайний критический случай пять оседланных лошадей.
Фома, отбросив державших его мужиков, попытался вскарабкаться в седло, но снова свалился на землю.
— Нельзя тебе! Упадешь — испортишь все. — Сыромятников рванул повод из рук адъютанта, приказал ему: — Бери мужиков, спасай командира. Уходите скорее!.. Кто со мной?! — крикнул окружившим их партизанам.
Добровольцы нашлись, вскочили в седла.
— Иди-кось до мене, — позвал Фома.
Сыромятников наклонился над ним.
— Ты чуешь, шо с тобой буде?
— Чую!
— Возьми мою сабелюку... Дай хочь обниму тебя, комиссар...
— Брось телячьи нежности...
Сшиблись посредине моста. На короткое время заслонили дорогу летящей смерти.
Все пали порубанные. Но за это короткое время многие их товарищи успели уйти в тальники, в болото, — в темноту, под покров ночи...