Недоступная девственница

Они приземлились в Кигали, и с тех пор пока не было ни одного шанса на побег. Они сняли с Джайлза Пеннифезера смирительную рубашку и высадили его из самолета первым, предварительно заявив, что если он вздумает «шалить», Модести Блейз умрет. Когда Пеннифезера увезли, Модести также предупредили, что если она хоть шевельнется без спроса, ему не жить. С тех пор она его больше не видела и не спрашивала о нем: любые просьбы или вопросы останутся без внимания и будут расцениваться как свидетельство того, что она уже близка к внутреннему надлому.

Прежде чем начинать подготовку к побегу, надо было обязательно разыскать Джайлза, узнать, где они его держат. Но за все пять дней, что Модести находилась здесь, ей не представилось ни малейшего шанса это выяснить.

Модести закрыла глаза и попыталась мысленно нарисовать все то, что она сумела увидеть. «Бонаккорд» представлял собой великолепно спланированное поместье. Жилой дом был обращен фасадом на юго-восток — длинное двухэтажное здание с двумя пристройками в каждом крыле.

Комната Модести находилась в южной части дома. В архитектуре этого мрачного особняка, выстроенного из мореного дуба, было что-то от баварских шале — это впечатление подчеркивала пологая крыша, нависающая над длинными балконами, хотя в целом архитектор постарался скрыть сельский стиль своего детища.

Внутренние помещения были декорированы таким образом, что их дворцовая пышность не бросалась в глаза. Все стены имели превосходную звукоизоляцию, а здание было оснащено единой системой кондиционирования воздуха. Здесь же находилось и просторное хранилище продуктов со ступенчатым регулированием охлаждения. Мебель и обстановка говорили о художественном вкусе хозяина и его достатке.

Здание стояло на вершине пологого холма, откуда открывался великолепный вид на саванну и горный хребет, вдоль подножья которого простиралось огромное, заросшее папоротником болото. Два крыла-пристройки образовывали стены громадного патио, на котором были разбиты клумбы и живописные лужайки, орошаемые из подземных водопроводов.

В южной части саванны располагалась сельскохозяйственная зона «Бонаккорда», ограниченная речушкой, впадающей в озеро Рверу, — в центре аграрного сектора находилась деревня со множеством сборных домиков. Подобные фермерские хозяйства были в этих краях редкостью, это Модести отметила во время поездки из аэропорта Кигали. Когда-то почва здесь изнемогала от истощения, пожары регулярно выжигали саванну, но ирригационные и дренажные комплексы, которые построил Брюнель, вернули этой земле красоту и плодородие. Его крестьяне выращивали всевозможные зерновые культуры, а также маниоку, арахис, сорго и кофе.

«Я бесплатно передаю весь урожай властям этой страны, — объяснил ей Брюнель во время поездки по «Бонаккорду», — а они экспортируют его и не знают, как меня благодарить. Я — благодетель номер один. Для себя нам зерна вполне хватает, а теперь мы пробуем разводить коз и овец».

По подсчетам Модести, на ферме было около восьмидесяти работников. Все — банту, вывезенные с севера. В качестве охранников и надсмотрщиков Брюнель использовал дюжину представителей народности кикуйю. Его повар и четверо слуг в доме были китайцами, их комнаты находились на первом этаже южного крыла, рядом с кухнями. Брюнель и его люди занимали северное крыло. В его окружение входили пять белых надсмотрщиков: двое — из Анголы, двое — из Южной Африки и один англичанин. Их комнаты располагались в центральной части дома, на втором этаже.

«Полезные люди, — сказал как-то Брюнель. — Мне удалось убедить их, что к местному населению следует относиться как к несмышленым детям. Поначалу они были склонны чуть что пускать в дело плеть. Как сложится судьба гастарбайтера, естественно, никого не волнует, поэтому-то я их и использую, но при этом мне дорог тот имидж, который я создал себе в этой стране».

Вскоре Модести узнала, что все пятеро охранников Брюнеля — уголовники, которых разыскивает полиция их стран: Камачо и Мескиту — за изнасилование, Лоеба — за убийство. Она ничего не знала о Ван Пинааре и Селби, но всегда считала южноафриканца вором, а англичанина — психопатом.

Сейчас внизу дежурил Мескита.

Модести отметила на своем плане помещение мастерских и квадратиком обозначила гараж, расположенный сразу же за складом горючего, примерно в двухстах ярдах юго-восточнее главного корпуса. Критически осматривая свое произведение, Модести нахмурилась: она чуть не забыла, что в том же комплексе находится и генераторная подстанция. Странно, обычно Модести было достаточно лишь бегло ознакомиться с территорией, и спустя несколько недель она могла точно и быстро нарисовать план ее застройки. Сейчас же, даже после столь подробного осмотра «Бонаккорда», она почти ничего не могла вспомнить и изо всех сил старалась преодолеть охватившее ее оцепенение — состояние, доселе Модести неведомое.

К северо-западу от особняка простиралась полоса лесистой саванны, за которой начиналась засушливая область, беспорядочно перерезанная горными хребтами и ущельями. Так ли уж беспорядочно, подумала Модести. Ведь именно там, у самой границы поместья должен лежать горный массив Недоступная Девственница.

Заросшая лесом саванна закрывала обзор, но Модести догадывалась о характере расположенной за ней местности: ей удалось подслушать разговор Ван Пинаара с Брюнелем. Оказывается, один из патрулировавших территорию поместья кикуйю обнаружил следы льва, всего в полумиле от особняка, и Ван Пинаар горел желанием устроить охоту. Восточная часть «Бонаккорда», особенно районы близ болота, изобиловала хищниками, но чтобы лев подошел так близко к дому, да еще с северо-запада — такого обитатели поместья не могли припомнить.

Разглядывая небольшой кружок на своей карте, Модести вспомнила о горилле по кличке Озимандис, которую Брюнель продемонстрировал ей в самый первый день. В ста ярдах от дома, на живописной, окруженной акациями лужайке стояла огромная круглая клетка диаметром около сорока футов. В ней и жил Озимандис, самец серебристой горной гориллы.

От клетки исходил резкий запах зверинца. Модести запомнила поросячьи глазки, злобно сверкавшие из-под мощных надбровных дуг, огромные лапы, вцепившиеся в толстые прутья клетки, густой мех с серебристым отливом — Озимандис глухо рявкнул, повернулся к зрителям спиной и грузно двинулся в обход своей тюрьмы.

Но острее всего в память Модести врезалось странное выражение на лице Брюнеля и лихорадочный блеск его покрасневших глаз.

— Я держу его здесь как наглядный пример превосходства разума над грубой силой, мисс Блейз.

В тот момент Модести показалось, что Брюнель грезит наяву.