— Лучше послать другого. Доминиани хорош, когда у меня под боком.
— Не веришь?
Сычужный пожимает плечами. Мол, дело мое такое, оставлять под стальной плотиной маленький ручеек недоверия.
— Конкретно?
— Конкретно ничего. Только у прошлого есть свой голос, Дмитро Петрович. И не дай бог услышать тот голос, когда идем в тишине.
— Красиво заговорил, будто верба на гребле [6]. А кого ты вместо Доминиани пошлешь? Немца-перебежчика своего? Его в Москве ждут. Надо сохранять, как глоток воды. Еще кого?
— Сам пойду.
— Сам… Тоже мне, Скобелев поперед полка. А ты с немцами сможешь тихо разойтись, сам? Разговор подслушать сможешь?
Сычужный молчит.
— Я тебе вот что скажу, дорогой ты мой Иван-разведка, если нас война уму-разуму не научит, то на наших головах горох молотить — и то твердо будет. Разве мы с тобой не видим, кто жизни своей не щадит для нашего дела, кто за Родину готов смертно лечь? Это ж такой экзамен, такой!.. А мы с тобой будем на исподнем белье старые метки искать?
— А если возьмут его? — спрашивает Сычужный. — Если прижмут? Сдюжит? Он парень с эмоцией. Чувствительный.
— Я тоже буду с эмоцией, если иголку под ноготь…
Помолчали. Трудное это дело — поручиться за человека, который может попасть в лапы знающих свое дело карателей.
— Как, комиссар? — спрашивает у Запевалова Батя.
Бывший командир заставы склоняет голову.
— Доминиани для этого задания толковый хлопец, — говорит он. — Сообразительный, знающий, находчивый. А риск… риск есть всегда. Особенно в нашем деле.
— Что ж, значит, Шурка, — говорит Парфеник.
Вот ведь как на этой самой клятой войне — посылаешь хорошего парня в пекло и еще раскидываешь мозгами: достоин ли? После Миколы Таранца Шурка — наилюбимейший для Бати хлопец. И он, Батя, еще спорит с разведкой, еще отстаивает право Шурки на смертный риск. Батя хорошо помнит, как появился Шурка в отряде. В драных, обвязанных веревкой сапогах, в галифе, обвисшем на тощем заду, в гимнастерке, десятком прорех открывающей лесенки ребер. И тогда вышел спор. Марчок, киевский старикан, знающий город и его историю, как свой пуп, сразу восстал против Шурки, подозревая в нем провокатора.
— А булочные, кофейни на Карабаевской чьи были? — кричал он. — А кто брусчаткой Васиновскую мостил? Знаем мы Доминианов этих!
— Так я ж не из этих, — шептал Шурка, прислонившись к дубу от слабости.
ebooksa