Артамон Сергеевич в страхе попятился, судорожно перекрестился.
— С нами крестная сила! Чур-чур меня, окаянный… Воистину змей-горыныч, али дракон пучеглазый, что в сказках сказывается. Видно, погибать мне постыдной смертью…
Но чудище зашипело по-змеиному и остановилось в двух шагах от боярина. Из его пасти, сбоку, неожиданно выглянул «немец» в короткой куртке и закричал не только по-человечески, но и по-русски, по настоящему:
— Ты чего, чортова голова, на рельсах торчишь? Чуть тебя, дьявола, так твою растак, не переехал. Милиционер!
И оглушил боярина свистом соловья-разбойника. И тотчас же на плечо Артамона Сергеевича легонько опустилась рука «польского шляхтича», и «малиновая шапка» заговорила тоже по-русски.
— Никак невозможно, товарищ-азиат, по рельсам ходить. Этак и раздавить трамвай может. Пожалуйте на тротуар… — И учтиво поддерживая боярина под локоть, отвел его на панель. Избегнув стыдной, непокаянной смерти, Артамон Сергеевич так возрадовался своему спасению и настоящей русской речи, что, не выпуская руки «шляхтича», заговорил и сам:
— А и спасибо тебе, добрый человек, а избавление! А и скажи ты мне, что за диво на меня наехало? Уж, кажись, давно чудища-змея Тугарина во святой Москве видом не видано.
Милиционер широко улыбнулся:
— Какое же чудище, гражданин? Просто трамвай 17-ый номер. Известно, как в вашей стране этого не водится, то оно, может, и удивительно. А как у нас электрификация, Волховстрой, Днепрострой там и разные другие, то скоро трамваи по всем деревням побегут… А вам куда собственно надобно?
— До Кремля. К выходу поспеваю. К матушке Наталье Кирилловне челом бить на свои обиды тяжкие, нуждишки великие…
Милиционер опять улыбнулся:
— В Кремль?! Ну так, значит, и есть! А насчет обид это вы правильно. Потому, как Советская власть всем угнетенным первая опора и защита… А что касается Натальи Кирилловны, то такую не знаю. А, может, в Кремле и проживает такая… Товарища Рыкова, товарища Сталина и товарища Бухарина — этих знаю, что в Кремле. Да вы вот что, гражданин. Давайте-ка я вас на это самое чудище номер 17 посажу, до центра доедете, а там дорогу в Кремль спросите. И товарища Наталью Кирилловну найдете. Только помните: по мостовой в Москве строго воспрещается. Тут еще ничего, место тихое, а в центре, да попоздней, тут вам и автомобилей не счесть, и трамваи опять же. Пожалуйте.
И вежливо взяв боярина под руку, милиционер подвел Артамона Сергеевича к подкатившему 17-му номеру, подсадил на заднюю площадку и, провожая двинувшийся трамвай взглядом, подумал:
— Чудной гражданин… Одежда азиатская, а разговор наш русский. И как это таких иностранных гостей одних по Москве пускают.
А боярин в это время с великим смятением в душе мчался в утробе чудища, со страхом прислушивался к великому шипу и звону змеиному, и приглядывался, как быстро несутся мимо столбы и здания… Ранний трамвай был почти пуст. Только несколько молочниц с пузатыми жбанами да две-три торговки со Смоленского рынка перешептывались между собой и с любопытством поглядывали на странного пассажира. Одна из молочниц, старушка в большой пуховой шали, с круглым личиком, в морщинах, как печеное яблочко, особенно внимательно приглядывалась к боярину, умильно моргала слезливыми глазками, жевала губами и даже несколько раз украдкой перекрестилась:
— Ох, милые мои, уж не Микола ли угодник? — И бородка-то святительская, и от ризы-то сияние!
А когда кондукторша, подойдя к Артамону Сергеевичу, несколько раз настойчиво повторила:
— Ваш билет, гражданин! — и, не получая ответа, сделала озабоченно-строгое лицо и собиралась дернуть за веревку, чтобы остановить трамвай и высадить «зайца», старушка внезапно засуетилась, достала тряпочку, вынула оттуда восемь копеек, протянула их кондукторше, досадливо приговаривая:
— На, на, подавись сиротскими деньгами! Али не видишь, что человек не тутошнего свету. Вам бы только деньги сорвать! У-у, окаянные! — и, окончательно уверовав в святость боярина, укоризненно покачала головой и сердито заворчала:
— Ну, чего пристала? Пропасти на вас нет! У самого угодничка билет просит! II не боишься, бесстыдница, что тебе на том свете эти самые восемь копеек горячей смолой к паскудному твоему языку припечатают? Тьфу!
ebooksa