Мир приключений, 1929 № 01
Если не страшнее, то зато еще печальнее было на лопарском святилище. Великий Нойда, уже давно ослепший, лежал много лет без движения — могучее тело день и ночь боролось со смертью. Бубны и крики сына о надвигающихся врагах, сказали ему о приступе. Великое чувство ненависти совершило чудо — он почувствовал силу встать на защиту всего племени. Онемевшими от бездействия ногами он двинулся по направлению к крикам, вытянув, как все слепые, руки вперед… Если бы не ужас бежавших без памяти новгородцев, они могли бы заметить, как Великий Нойда вскоре упал на скалу. Ярость сделала свое дело — она дала нойду приток внезапной силы, но, исчерпав ее, старику не осталось чем жить. Молодой шаман решил скрыть от всех смерть отца. было легко сделать, так как никто из лопарей не смел приехать на священный островок. Узнав о смерти Великого Нойда, врагам не было бы страшно святилище, как прежде.
Всю ночь трудился молодой шаман, строя последний шалаш для своего отца. Он покрыл его корой ели и березы. Настлал внутри хвои, украсил отдельными ветками рябины и посадил туда мертвое тело, пригнув подбородок к поднятым коленям. Этим он нарушал обряд — шаманов хоронят в колодах тысяч лет назад забытое погребение — сидя, с головой, положенной на колени. Со стороны казалось, что колдун жив и сидит, о чем то глубоко задумавшись. Сын не опоясал могильный шалаш Великого Нойды для защиты от злых духов. Старику теперь уже никто не страшен. Он стал теперь сам могучим духом. Так думал сын, совершая погребальный ритуал Великого Нойды, и не зная, как близок конец, когда могущество лопарского святилища в один миг пропадет как дым.
На другой день стали приходить, почти одновременно с разных сторон, изголодавшиеся и измученные лопари. Каким чутьем должен обладать охотничий инстинкт, чтобы почуять в лесных трущобах ход рыбы из моря в верховья. Вольные сыны этого края медленно, воровски, мимо карельских и русских деревень, тянулись отовсюду к островкам — своему последнему убежищу от голода весеннего времени. Закипела жизнь на островках. Щедрое море быстро, в несколько дней, укрепило их силы, и веселые, беззаботные, как дети, они целые дни промышляли. Сушили семгу и сига на солнце и ветру, поливая более мясистые части жиром, от которого рыба хотя и торчала, но не портилась и сохранялась впрок.
Чтобы понять, почему лопари так упорно цеплялись за островки, достаточно взглянуть на план.
Хищники океана, питаясь сельдью, двигались вслед за ее стаями, приближаясь к берегу моря, опресненного речной водой. Сельдь, как мы знаем, останавливалась в полосе, куда не доходила пресная вода. Наоборот, хищные рыбы, например, семга и сиг, входили в устье реки и шли к верховьям, чтобы метать икру. У порога Шойрукши вся масса рыбы из-за раскинутых цепью островков и бурного движения воды заходила в «карман», образуемый этими островками. Рыба останавливалась перед священным островком и, чтобы пройти мимо него, пыталась как-нибудь боком, скача по воздуху, а иногда даже по траве преодолеть бурное течение порога, чтобы затем беспрепятственно следовать к верховьям.
Вот потому то и образовалось здесь святилище лопарей. Первобытные промышленники уже много тысяч лет назад заметили это особое свойство местности. На всем протяжении реки она являлась наиболее удобной для промысла Ведь здесь, на небольшом пространстве, сжатом со всех трех сторон островками, концентрировались проходящие отряды рыбы. Эта местность являлась наиболее приспособленной для того, чтобы дикари с такой низкой техникой, как гарпун и трезубец, наловили рыбы больше, чем в других местах. Отсюда у них возникла мысль, что эта местность, наиболее благоприятная из всех других, служит жилищем благоприятно к ним относящегося духа. Это подкреплялось фактом, что рыба задерживалась из за порога, вечно кипящего и грохочущего на далекое пространство. Лопари боялись приблизиться к этому месту и приписывали грохот — голосу духа, а кипение воды — его присутствию в ней.
Легко представить себе эту странную, нигде не виданную картину, когда громадное количество очень крупной рыбы втискивается в узкое пространство, сжатое с трех сторон островками. Рыба выскакивает из воды, исчезает, опять выскакивает. Вода как бы кишит громадными серебристыми гостями, которые словно не могут оторваться от священного островка. Первобытному жителю казалось, что священный островок притягивает к себе эту лакомую, единственную в весеннее время пищу.
В то время, как на островках кипела веселая, сытая жизнь, мрачным и тяжелым было настроение новгородского становища. По прежнему далеко держалась в море сельдь; напрасно новгородцы целые дни бороздили шестами холодные волны неприветливого Белого моря. С каждым вечером лица возвращавшихся делались мрачнее; прибегали к колдовству: зашивали к сетям в мешочках летучих мышей, кидали в море куски хлеба, не жили с женами, но все же рыбы нащупать не могли.
Никита, потеряв свой степенный вид Большака, болел, лежа на печи.
Он всем рассказывал, что когда увидел мертвеца, который шел на него и хлопал ладошками, то словно что то внутри него оборвалось, а когда неведомая сила толкнула его в воду, то почувствовал, как кто-то вошел внутрь его. Неудачи в промысле, как Никита, так и все объясняли кознями нойдов. Каялись никогда больше туда не ездить.
Один только Иванко, предпоследний сын Никиты, был другого мнения; тайком от всех, еще год назад, он пробрался на этот священный островок и рассмотрел рисунки, выбитые на жертвенной скале. И что же? Остался он живым, и не заболел, и никакой беды не приключилось с ним. Просто напугался батька старика-колдуна и других своим испугом с ума свел.
Каждый вечер голодными и жадными глазами следили неудачники за скачками игравшей рыбы, непрерывно шедшей к лопарскому святилищу. Не раз попутный ветер доносил оттуда звуки шаманского бубна и радостные крики лопарей. Иванко все более и более замыкался в себе, больше молчал и что-то обдумывал.
В то время, как новгородцы бились в напрасных поисках сельдяных стай, молодой нойда, внезапно потеряв отца, впал в особо нервное состояние; он совсем лишился сна и по ночам в исступлении кружился по священному островку.
Наступала седьмая ночь со дня смерти Великого Нойды. В эту ночь, он как дух считался особенно сильным и должен был войти в свое тело.
Молодой нойда решил в эту ночь вызвать духа реки, чтобы усилить приход добычи. Днем на каждое выбитое изображение жертвенной скалы он раскладывал костяк рыбы, если перед ним было выбито изображение рыбы, или обмазывал кровью и салом изображение оленя.
После долгой бессонницы, опьяненный настойкой мухомора, молодой нойда достиг состояния безумия— стоило ему подумать, что камень движется — и ему начинало казаться, будто он в действительности катится. Разбивая в кровь свои ноги о гранит, шаман видел оставляемый ими крова вый след, но боли никакой не чувствовал. Носясь вокруг костра, он обжигал свои босые ноги, до него доходил запах горящего мяса, но боли не было. Все это служило ему знаком, что он стал сильным нойдой.
Наступила седьмая ночь. Когда все новгородцы уснули тяжелым сном измученных, полуголодных людей, Иванко на легкой лодочке, им самим выдолбленной из осины, тайком стал пробираться к священному островку. Не раз он замирал в тени свесившихся полуподмытых кустов, таясь от лопарей, которые бесшумно скользили но тихой реке, добывая острогами жирных рыб. Необычайно высокое половодье, державшее сельдь далеко в море, подмыло часть берега; землю унесло, а крепкий дерн местами свесился к воде. Под одним из этих кусков дерна и спрятался Иванко.
Впереди, на священной скале, он видел разложенные жертвы. Иванко, скорчившись в лодке, обдумывал, как украсть у нойдов их бубны и тем самым обезвредить колдунов. Ведь, без бубна они теряли свою силу!
Но как это сделать? Перед отъездом Иванко велел своему младшему брату Алешке утром сообщить братьям наказ — немедленно с сетями ехать к Бесовым Островкам. Спрятавшись под навесом дерна, замеченным уже в утро неудачного нападения, Иванко решил переждать темную часть ночи — время, когда нойды обыкновенно колдуют.
Северная ночь весной никогда не бывает беззвучной. Десятки разнообразных голосов, при кажущейся пустынности, бьют все время слух. Вся природа окрашивается в какие-то блекло-тусклые тона, которые при резко, до черноты очерченных контурах, действуют особо напряженно на нервы любого человека. В это-то время года и начинаются икоты, нервные припадки и галлюцинации, такие характерные для жителей крайнего севера без различия племени.