Мир приключений, 1929 № 01
Где-то вблизи стал тихо гудеть бубен. Сквозь корни Иванко увидел молодого нойду, по одежде которого гремели, бренчали и звенели какие-то навески, а на голове высились рога с пучками высохших шкурок змей. Из стиснутых зубов вырывались пронзительные, хриплые крики. Все сильнее и сильнее содрогалось тело нойды, бубен зазвучал особенно резко, ноги начали подкидывать в воздух напряженно вытянутое тело.
Вступив на жертвенную скалу, нойда заметался взад и вперед, вдоль одной линии от края до края. Вдруг его бубен резко загремел и шаман с воплем грохнулся лицом на скалу. Затем встал, но на этот раз, носясь по той же линии, ни разу не достигал ближнего к Иванке конца скалы. Новый вопль и падение ниц, затем опять та же пляска по все более укорочивающейся линии. Так он падал шесть раз, затем закружился, делая вокруг чего-то бубном крути. Иванко скорее догадался, чем увидел, что колдун вертится вокруг изображения беса.
Уже светлел горизонт, когда нойда упал лицом на скалу и неистово завопил, царапая скалу руками и голыми ногами. Его голос стал прерываться, перешел в тихий шопот и, наконец, бормотанье, то умолкавшее, то вновь возобновлявшееся, все тише и слабее… Незаметно он замолк.
У Иванки, следившего за колдуном, уже давно кружилась голова и немело тело. Как зачарованный, глядел он на беснование; хотел, но не мог оторвать глаз от жуткого зрелища. Когда нойда впал в транс, а затем в бесчувствие, Иванко, по испытанному русскому обычаю, окунул голову в весеннюю воду. Это сразу его отрезвило.
Он медленно вполз на священную скалу и ящерицей заскользил между разрозненными жертвами, удивляясь, как мог нойда в своих метаниях не сдвинуть ни одной кости. Ползя по скале по линии, где носился нойда, он увидел, что шаман метался вдоль полосы следов то правой, то левой ноги. Перед каждым из следов нойда падал и затем уже не подступал к ним. Шесть следов и шесть раз падал шаман. Стало понятным, что он вызывал духа и заставлял его двигаться к выбитому его изображению. Вспомнил Иванко один случай из своей жизни. Когда-то у него от удара болела рука, карельский колдун велел ему потереть больное место суком дерева. Обведя затем несколько раз ножом вокруг сука, колдун сказал: «Ну, теперь никуда твоя болезнь не уйдет из сука, мои круги не пустят ее на волю». Наверное и нойда заманил духа в его изображение, закружил его волшебными кругами бубна и требовал от него нужной помощи.
Иванко пополз к шаману. Тот лежал бледный, с закрытыми глазами и, казалось, не дышал. Только жилы на его висках, надутые и почти черные, быстро-быстро дрожали. Осторожно прикоснулся Иванко к бубну. Ничего не случилось! Он взял его в руки, рассматривая рисунки, сделанные кровью. Чего было в в ем страшного? Иванко подошел к самому краю воды и с силой толкнул бубен в воду. Струя реки подхватила, закружила, и вскоре бубен исчез в кипящей пене. Сила нойды пропала и пропала так легко, так просто.
Осталась еще сила нойды в его короне — рогатой шаманской шапке. Осторожно, постепенно снял Иванко тяжелую шапку, выпиленную из черепа с оленьими рогами, и украшенную многими десятками высохших шкурок змей. Посмотрел на шамана. Тот попрежнему лежал без чувств, недвижимый…
Где-то невдалеке раздался дикий вопль, за ним другой, третий, потом еще и еще… Это кричали лопари только что вставшие на промысел. Высившаяся на жертвенной скале фигура новгородца с шаманской короной в руках казалась им призраком Великого Духа.
Молодой нойда раскрыл глаза. Устало поднял мертвенно-бледную голову, потухшие глаза уставились на врага, державшего его шаманскую шапку..
Нойда через силу вскочил на ноги. Испуганный рев десятка лопарей прорезали слова: «Гибель нам, люди! Гибель!» В несколько прыжков нойда достиг скалы, на которой тысячи лет колдовали его предки… Обернулся, взглянул еще раз на тесно сбившихся в кучку лопарей и кинулся в грохочущий водоворот порога.
С соседних островков уже больше не неслись вопли. Лопари остолбенели, никто из них даже не двинулся. Разом, в минуту, погибло все: и тысячелетняя вера в особую силу святилища, и их единственная защита; ведь погиб нойда, их последний защитник от пришельцев. Больше помощи ниоткуда лопарям не было.
В гробовой тиши ушел Иванко вглубь острова. Набрел на шалаш Великого Нойды. Чуть ощутимый запах трупа и тучи жужжавших мух ясно говорит о его смерти. Островки были свободны от врагов. Самих лопарей Иванко, как истый новгородец, даже не считал за противников.
Он вернулся на жертвенную скалу. По-прежнему онемевшими виднелись фигуры несчастных лопарей. Вид Иванки как бы зачаровал их. Молча они следили за каждым его шагом. Ни у одного даже не мелькнула мысль о бегстве. Куда бежать? В лес? Но весной лопарям в лесу — смерть, одними глухарями не прожить.
Иванко обошел островок. Казалось ему обидным, что все так просто, так обыденно кончилось. Могущество святилища, подобно гнилому пню, рухнуло от одного прикосновения Вся его таинственность, все страхи, все казалось простым и бессмысленным.
Вскоре пришли челны с новгородцами. Не вступая на священный островок, люди высаживались на другие и баграми, как тюленей, били беспомощных лопарей, даже не пытавшихся никуда спастись… Ведь все равно кругом была смерть, если не от багра, то от голода.
На острове закипела работа. Послали гонца Никите, что островок взят Иванкой, что ждут его. Но Никита все еще под гнетом ужаса от виденного, наказав всем промышлять, сам туда не поехал.
Как то само собою случилось, что Иванко стал распоряжаться. Никто против этого не возражал. Каждый тайком все еще не был уверен, пройдет ли им этот захват безнаказанно — страх перед Великим Духом пробивался сквозь православную оболочку. По другому думал Иванко. он все брал на себя, уверенный, что все страхи один обман.
После перебитых лопарей, — лишь несколько человек спаслись, уйдя вплавь от новгородцев — на островках остался запас сушеной и в ямах вяленой рыбы, а также много острог и трезубцев. Новгородцам было непривычно добывать рыбу острогами. Делали они много промахов, от которых гибли орудия и сам промысел казался чересчур медленным. В тот же день они стали ловить сетями.
Иванко придумал ловкое ухищрение. Часть рыбы, самой сильной и, следовательно, самой крупной, не заходила в «карман». Она шла против самого течения пороги и потому ухо шла от промысла. Иванке пришла мысль протянуть одну сеть поперек течения от одного островка до берега. Длинные сети позволяли это сделать, но все затруднение было в том, что под напором воды сеть относило в сторону или вода ее рвала. Иванко велел братьям нарубить жердей, привязывать к нижнему концу каждой из них тяжелый камень, а к верхнему — большие куски коры от лиственницы и осторожно опускать их в воду. Вскоре из воды вытянулся частокол; куски лиственницы служили поплавками, а камни удерживали жерди торчком. Не трудно было вдоль жердей натянуть сеть. Вся рыба, от чудовищно-крупной до молодняка, натыкаясь на сеть, шла вдоль ее стенки и заходила в «карман», откуда ей не было выхода. Легко понять, сколько рыбы добывалось в сутки.
По древнему обычаю всех промышленников, женщин на промысле не было. Поэтому часть мужчин весь день ездила взад и вперед, перевозя рыбу в становище. Там ее чистили. Мелкую развешивали на солнце сушиться, крупную — солили в деревянных срубах. Никита, опираясь на палку, медленно бродил и хозяйским глазом определял дену. Уже через неделю оказалось, что рыбы хватит и на весь год, и на продажу.