Комиссар незаметно следит за людьми. В кармане у него наган и палец на курке. Углядеть за всеми? Не меньшая глупость. Надо прорываться. Или смерть, или солнце и воздух. Так…
— Оба — малый назад!.. Стоп!.. Оба — полный вперед!.. Самый полный! Всплывай.
Боцман лихорадочно закрутил штурвалом. Собрав все силы, «Ерш» ринулся вперед. Раздался яростный треск в носу. Со страшным грохотом и треском рушилось невидимое препятствие. «Ерш» дрожал, как в лихорадке. Что-то долго, с лязгом, скребет заградитель. Люди наклоняют головы, вгибают плечи, крепко закрывают усталые глаза: вот яростным, всеразрушающим потоком, ворвется вода, расковеркает, сшибет с ног, задушит. На секунду гаснет и опять вспыхивает свет — и сразу наступает тишина. Монотонно взвизгивает динамо, спокойно гудят винты.
«Ерш», круто забирая носом, несется ввысь. Рулевой, стоя у штурвала и нетерпеливо топая ногами, радостным, звенящим голосом передает глубину: 145… 130… 90!
Радостный вздох из десятка свободно вздохнувших грудей. — Всплываем! — Дикой радостью наполняются сердца. Ноги не стоят на месте — так вот и хочется заорать дико, чтобы слышали все люди и рыбы! — Всплываем, жить будем!
Но голос рулевого гаснет. Бледнее и короче его выкрики: 80… 90… 100!
«Ерш» грузно падает на дно. Вместе с цифрами понижается настроение и оторопь нападает на людей. Ровный хруст под заградителем, толчек — мягко садится серое тело. Теперь в корме, в работающих винтах, взрывается заглушенный свист, слышится урчание воды.
— Не работает!
Как эхо звучит упавший голос электрика. Командир глядит в иллюминатор и чуть вздрагивает. По стенке боевой рубки кто-то осторожно карабкается, скрипит по железу мягкими, заглушенными толчками. Десятки вытаращенных глаз в немом вопросе уперлись в командира. Всюду чувствует он их. На спине, на плечах, на затылке. Вертлявой юлой вспыхнула мысль в тяжелой голове.
— Мина!
Теперь сдает и командир. Расширяются пухлые, красные веки. Серые ясные глаза выглянули оттуда на десятки других, а в тех — жуткий вопрос, великая надежда и мука. Таким команда видит командира в первый раз. Командир зря не посмотрит так, значит — опасность велика. Комиссар прилип к крошечному стеклу рубки. Второй раз в жизни у комиссара мурашки по спине. В первый — под Архангельском, в белом плену, когда затягивали веревку на шее. А второй… вот оно: за стеклом в темном сумраке морского немого царства покачивается черный жуткий шар — мина заграждения.
Мина медленно поворачивается. Еле разбирает комиссар чужие, непонятные буквы. По старой морской привычке мрачно про себя ругнулся комиссар. Ругань прогнала мурашки. Круто повернулся и взглянул на ребят — молодых, крепких и таких теперь беспомощных. Скрипнул зубами, сжал кулаки. Таким да помирать! Четко и спокойно:
— Ну, хлопцы, опять в беде по уши. На немецкую мину нарвались. От германской войны осталась. И как она тут уцелела? Задела за винты, еще за что-то, и стучит — прорва — в рубку. Ударники — на верху… Всем беда… Ну-ка, братва, за себя бороться будем. Али кто помирать захотел? Свою судьбу в лапах держим. Прохлопаем— «Ерш» и все мы к чортовой бабушке на имянины — и не дурачиться! Первого — ухлопаю и фамилию не спрошу— не по чем поминать будет!
Боцман крутит головой.
— И что-то не везет, голубки, — не везет, батюшки! Поди ж вот ты — от жены, да к теще!
То, что опасность сторожила совсем рядом и сама смерть, казалось, заглядывала в глаза каждому — делало людей странно спокойными. Все молчали, только рты жалко всасывали спертый воздух.
Вдруг молодой артиллерист, как порожний мешок, упал на палубу и обхватил лицо руками. Он завизжал, тихонько, высунул командиру толстый распухший язык и, подмигивая кому-то, полез на рундуки. На него никто не обратил внимания, только у комиссара живей заходили желваки и потемнело лицо…
Преувеличенно быстро и развязно работали подводники, вздрагивая, когда громче и назойливее ударяла в рубку зловещая гостья. Комиссар, не отрывая глаз от иллюминатора, бросал порой косые взгляды на артиллериста и тогда тверже ложился палец на курок нагана. — Не испортил бы, бедняга, чего! Ишь, ведь, как перепугался!
Непобедимая звериная жажда жизни заставляла двигаться быстрей. Когда визг, стоны артиллериста становились назойливее, командир возвышал голос, подбадривал, старался шутить, и работа спорилась бойчее. Железный такой не писанный, подводный обычай, командир смеется, значит — смеяться всем. Откачивается накопившаяся в трюмах вода, выравнивается нос, из цистерн осторожно удаляется вода. Но «Ерш» и не думает подыматься. Невыносимо долго тянутся минуты. Подводники украдкой следят За командиром и боцманом и втихомолку ругаются.
— Черти, морды невыразимые! Мумии египетские! Ничего-то от них не узнаешь!
ebooksa