— Не надо ли, дядя, сапоги? Сносу не будет. Новехоньки. Всего однова только на манифестацию и одеваны. Товар на ять. Бери!..
Отчего не взять. Свои-то у Акима совсем разлыкошились. Повертел сапоги в руках. В пору ли? Как бы не обмишуриться? Присел на приступочек, натянул один — как дома. Стал другой разувать, смотрит на вихрастого гражданина, а у того у самого опорки каши просят и пальцы на волю гулять просятся.
— Чудаки! — думает. — Сам разут, а других обувает…
А вихрастый поторапливает:
— Скорей, скорей, дядя… Ведь в пору, чего колбасишься? — а сам глазищами все по сторонам шмыгает.
Хотел его Аким порасспросить, что, мол, это у них в городу за обычаи такие подходящие, а тот — бочком, бочком, да в какую-то щель каменную и смылся.
Аким даже крякнул от удовольствия.
— Ну, и душа народ! А еще в деревне болтали разное несуразное… Темнота…
Около двое милиционеров остановились — встретились. Папироски закуривают и разговаривают разговоры. Аким к ним. Хотел о декрете справиться, да не вышло. Только о киперации и спросил. Оба кавалера показали рукой напротив. Глядит Аким: бутылок в окне — конца краю нет и все, видать, с градусами. Решил — с устатку. Зашел внутро. А там гражданская очередь и все с билетиками в руках. Девица на какой-то шарманке щелкает — билетики выдает. Скучно показалось Акиму ждать череду, протискался к прилавку, крикнул отпускающему:
— А ну-ка, милачек, цельную…
А тот, вроде, как в бане, — запаримшись.
Билетики у граждан схватывает, на колышек их сажает, то есть, билетики, а гражданам под нос посудины тычет.
— Который ваш талон? — к Акиму обращается.
Вытянул у него Аким из-под рук билетик, показывает. А тот, как бы обидемшись:
— Тут, — говорит, — полтора рубля, чего дать на остальное? Говорите, не задерживайте.
— А чего дашь, мне все одно, али-бо скусно было закусывать.
Отчекрыжил ему отпускающий огромадный кусок сала и вместе с бутылкой под нос сунул. А гражданская очередь протестует.
— Этот, что в руках, без очереди вперся!
— Ладно, мы — дальние, а вы — тутошние, успеете напиться, — обиделся Аким и за дверь.
— Раздолье, а не жизнь, — думает. — Где бы приспособиться пополдничать?