— У меня 100 крестиков. Я причитала на ста похоронах!
Как-то раз ночью, в начале сентября, Генриетта лежала в постели без сна. За окном вздыхали и качались деревья, было очень тепло, — хорошая погода для похорон, — думала Генриетта. Хорошая ночь для смерти: жасмины все еще в цвету, а на деревьях сидят птенцы сов. — Генриетта любила сов и летучих мышей, всех существ, живших в зеленом, потустороннем мире. С проезжей дороги доносился шум автомобилей. Вверх и вниз мчались эти машины, полные молодежи. Как мало уважали смерть все эти мальчики и девочки!
На юге вспыхивали зарницы. Это означало, что дождя не будет. Генриетта тихонько встала и вышла посидеть на галлерее, где было прохладнее. Может быть, именно сейчас-то и умирает Тони… Один из внуков просунул голову в дверь:
— Ложись лучше в постель, бабушка, ты простудишься в одном ночном белье.
— Оставь меня.
Она начала тихонько петь:
— Он умрет, возлюбленный мой, когда созреют круглые плоды, когда опустеют поля и небо станет черным…
Две недели спустя старый Тони умер. Сын Тони пришел приглашать на похороны Генриетту.
— Это папа сказал нам позвать вас. Похороны — завтра, в десять.
Генриетта, плакавшая когда-то во время отъездов Тони в город, не могла пролить и слезы теперь, когда он умер. Опа была так взволнована, что едва могла говорить, едва могла одеться.
— Идите, помогите мне застегнуть платье, — просила она детей.
Так он все таки позвал ее, бедный, старый Тони!
Внук должен был проводить ее вниз.
— Бабушка! — испуганно воскликнули внуки. — Ночью шел проливной дождь. Как не стыдно такой старой даме, как вы, пробираться по канавам.
Но они ничего не могли с ней поделать. Она не успокоится, говорила она, пока не повидает Жозефину.
— Я должна пойти и сказать Жози, — бедная, старая Жози…
Когда Генриетта подходила к дому Жозефины, она стала уже издали кричать срывающимся голосом. Но Жозефина оборвала ее:
— Я уже слышала. Тебе нечего беспокоиться мне сообщать… Что же, я рада за тебя, Этта.
Старая Жозефина тяжело сидела на стуле и тело ее свисало со всех сторон. Какие мысли и воспоминания бродили за этими глазами, лишенными ресниц… Она встала и пошла сварить кофе для гостьи.
— 100 у тебя, — бормотала она, — и 98 — у меня.