Сегодня Жозефина подлила в кофе анисовой водки, с осуждением поглядывая на Генриетту.
— Тебе нужны будут все твои силы, — сурово сказала она. — Вон, какие у тебя мокрые ноги. Постыдилась бы в твои-то годы!
Но Генриетта улыбалась. Она знала, что Жозефина старалась скрыть свое разочарование. Она знала, что Жозефина была расстроена. Генриетта пила горячий, ароматный кофе. Но она оставалась у приятельницы недолго.
— У меня по горло дела. Мне придется встать пораньше и быть свежей.
Но когда Генриетта проснулась на следующий день утром, она почувствовала, что с голосом ее случилось что-то ужасное. Он пропал: она не могла говорить. Внуки озабоченно окружили постель — ведь, старухи хрупки, как стекло.
— Видишь, мы говорили тебе, бабушка. Разве можно в твоем возрасте бродить по воде, как утка.
Они бранили ее, возились с ней, клали на горло нагретую фланель. Напоили горячим коньяком, но и это не помогло. Горло ее болело, а когда она открывала рот, она кряхтела, как лягушка. А, ведь, бывало, голос ее звучал во время причитаний, как орган!
— Бедная бабушка, — говорили внуки, — теперь она не может причитать. На похороны старого Тони попадает Жозефина.
Генриетта лежала и тихонько стонала. Если бы она могла плакать так, как плачут огорченные дети! Но слез не было. Они уже давно высохли.
В сумерках семья вернулась с похорон. Но из уважения к ней, — как думала Генриетта, — они воздерживались от разговоров про похороны и про то, как хорошо причитала Жозефина.
Они всего только сказали:
— Жозефина такая толстая, что ее приходилось держать, чтобы она не свалилась в могилу.
Но когда Генриетта думала, что ее никто не видит, она вынула из под подушки записную книжку и поставила крестик под именем Жозефины. Теперь они сравнялись. Ее старые руки дрожали и из одного глаза выкатилась одинокая желтая слеза.
— Бедная бабушка, — шептались внуки, — бедная наша старушка!..
Сон не приходил к Генриетте почти до самого рассвета. Около полуночи пошел дождь, упорный дождь, полный тайн осени. А Генриетта лежала в постели и думала про смерть. Она думала о том, как добры к ней внуки. Ей всегда было жаль молодых людей, когда кто-нибудь умирал. Ей не было жаль детей или стариков, а тех, которые между ними. Тех, что между восемнадцатью и сорока годами. Они тяжелее всего принимали смерть. Если бы они только могли знать то, что знала она, она и маленькие дети… Конечно, она причитала возле умершего: это было ее призванием, ее работой. Но как часто во время самых похорон ей хотелось шепнуть страстному горю юности:
— Тихо, тихо, милые… Не надо так печалиться. Я знаю, говорю вам, что я знаю.
Но что именно она знала, она не могла бы выразить словами.
Потом она заснула. Прозвучавший во сне колокол разбудил ее. Дождь перестал, в окна смотрел серый свет. Но кто же это мог умереть? Кто-то старый и богатый, колокол звонил так долго. Она снова задремала. Но когда она снова проснулась, колокол все продолжал звонить… Верно, умер кто-то старый.
Вдруг Генриетта услышала в доме движение. Окна хлопали, где-то открыли и снова закрыли дверь. Потом зашуршали юбки, забегали ноги. Внуки! Они взволнованно окружили ее постель. Щеки младших пылали, как тогда, когда кошка упала в водоем или вышел весь сахар.
— Бабушка, как ты думаешь, что случилось? Старая Жозефина умерла!
ebooksa