Паника объяснялась просто. В Меренячье-Огузкинских краях никто никогда не видал медведя. Только древние старики рассказывали о них по вечерам разные небылицы в лицах.
Утром пастух Лаврушка собирал по деревне стадо. Его пронзительная жалейка звучала как-то особо воинственно. Сверх обыкновения, провожать пастуха высыпала вся деревня.
— Може, на лютую смерть идет малый, — вздыхали бабы.
Дед Аника, — по его словам — ровесник Мамаю, — советовал:
— Ты яво, паря, как сустренишь — дубьем!..
— Чаво?.
— Дубьем, баю, паря. И текай под горку… Тагды ен не тае…
— Чаво?
— Тьфу, бестолочь! В гору, баю, не беги, — облапит…
Невполне проснувшийся Лаврушка чесал загривок, чесал поясницу, не мог в толк взять, чего всполошились эти люди?
Бабы совали в руки вчерашние пироги с кашей, с картошкой, с горохом, — это было понятно.
— Поснедай, сердешный…
— Може, в остатний разок…
— «Буренку» паси… Одна кормилица-то…
— Вынь ты соску то свою, безбожник… Окстись разок…
Лаврушка сосал самокрутку без мала с заводскую трубу и сонно тянул:
— Чаво?
— Видмеди бродят недалече, бестолковый… Скотину береги.
— Видмеди? А ну их!..
— Опомнись, озорь!.. Животная жратливая, зараз по телку глотает…