«Здравствуй, Алекс!
Я пишу тебе, не зная, прочтешь ли ты когда-нибудь эти строки. Я уже даже не знаю, надеюсь ли, верю ли… Прости. Я ведь не имею понятия, жив ли ты.
Ты остался в Пространственной Зоне, и в первое время тебя пытались искать, хотя всем с самого начала было ясно, что это бесполезно. Никто не возвращался из Зоны после закрытия Портала, обратной дороги нет. Это были просто попытки продемонстрировать, что предпринимаются какие-то усилия. Все закончилось уже к весне.
Закончилось для всех, кроме твоих родителей и меня. Если ты читаешь это письмо, то, наверное, удивляешься, причем тут я. Ты ведь вообще вряд ли замечал, что я есть на белом свете.
Худосочная девчонка с глазами-плошками и вычурным именем Иветта – тебе ведь не было до меня дела. Ты даже не помнишь, что мы с тобой давно знакомы…»
Алекс отвел глаза от строчек, озадаченно нахмурился. Действительно, почему Вета пишет ему? И что значит «давно знакомы»? Он был уверен, что впервые увидел Вету в конце августа, на собрании для первокурсников.
«Мы жили в соседних домах, пока вы с родителями не переехали в другой район. Один и тот же детский сад, но разные группы. И школа одна, но разные классы. И возраст один, только все другое – друзья, увлечения, игры.
Когда мы учились в первом классе, хулиган-третьеклашка обозвал меня пучеглазой лягушкой и закинул мой рюкзак на крышу гаража. Ты налетел на него, как коршун, хотя он был выше чуть не на голову. Заступился за меня и рюкзак мне вернул. А еще сказал, что никакая я не лягушка.
Наверное, в тот момент я и влюбилась в тебя. Вышло так, что на всю жизнь. Маленькая девочка, совсем ребенок, какие могут быть чувства? Но были чувства, были. И есть.
Ты не помнишь, не знаешь, не подозреваешь. Ты всегда был моей тайной – недостижимый, далекий, как кинозвезда. А после того, как ты исчез в Пространственной Зоне, мои шансы дотянуться до тебя, и без того-то призрачные, стали совсем крошечными. Но я все же пробую, Алекс.
Знаю, все это тебя не слишком-то занимает. Если произошло чудо, и ты читаешь мое письмо, то хочешь узнать о близких людях.
Наверное, не я должна сообщать об этом, не от меня ты должен такое узнавать… Мои слова причинят тебе боль, и мне самой от этого больно.
Твои родители были безутешны. Время шло, но они так и не смогли смириться с тем, что никогда не увидят тебя. Отец, как мог, поддерживал твою маму, старался держаться сам. Знаешь, как это бывает. Женщины выплакивают, проговаривают свое горе, но у мужчин это не получается. Оно точит и гложет их изнутри, пока не убьет.
Через полтора года после твоего исчезновения у Вадима Викторовича был инфаркт. Это случилось на работе, в офисе, он умер сразу, ничего нельзя было сделать…»
Алекс закрыл глаза, чтобы не видеть жутких, ранящих строк. Отца больше нет. Полтора года он ждал сына – так и не дождался.
Нет, Алекс не мог поверить. Папа жив! Он должен быть жив!
– Ты врешь! – выкрикнул он, комкая письмо. – Врешь!
Задыхаясь от горя, Алекс стиснул ладони в кулаки. Так и сидел, сгорбившись, сжавшись в комок. Потом преодолел себя, стал читать дальше – теперь уже с ужасом, потому что понял, что Вета скажет ему еще много страшных, непоправимых слов.
«Так вышло, что я очень сблизилась с твоими родителями. Набралась смелости, пришла к ним сразу же, на второй день, как стало известно, что ты пропал, и с той поры они стали мне родными. Знаешь, как бывает: общая любовь, общая беда…
На похоронах Вадима Викторовича твоя мама сказала, что знает, как помочь тебе вернуться.