Митра,

Братья в салоне слушали радио. Выступал Гитлер. Карл поднялся и с явным неудовольствием выключил приемник.

— Извини, Август, ты ведь приехал сюда, чтобы отдохнуть. Я хочу избавить тебя от выслушивания этих бредней. Тебе приготовить еще коктейль?

— Я сам это сделаю, — ответил Август.

— Не завидую вам. У нас здесь спокойно. Надеюсь, я тебя не обидел…

— Если бы не было Гитлера, — ответил брат барона, — его следовало бы выдумать, чтобы освободить нас от всех этих коммунистов, социал-демократов и прочих красных. Это чьи слова, Карл?

— Мой дорогой, я сказал это тогда, когда в Германии царил полный хаос. Красные только этого и ждали. Надо было найти силу, способную упорядочить всю эту неразбериху. Гитлер был именно той силой. Это вовсе не значит, что, поддерживая его, мы не испытывали опасений. Но теперь этот зверь ни с кем и ни с чем не считается. С одной стороны, рисует рабочим картину социалистического рая, лучше советского, а с другой — ведет дело с промышленными акулами и финансистами. И никто не видит или не хочет видеть, что он стремится реализовать только свои бредовые планы. Сумасшедший фантазер! Эта идиотская расовая теория, этот антиеврейский балаган — кому все это нужно? Евреи, которые развивали промышленность, основывали банки, были нужны рейху, тем более что величие Германии, ее мощь были им на руку. Скажи, кому это нужно?

— Видишь ли, дорогой Карл, это своего рода терапия, причем неизбежная, для того, чтобы освободить нас от комплекса Версальского договора. Я и сам не очень-то верю в высшие и низшие расы. Так же, как и ты. Только я ценю политическое значение этой теории. Эта идея возвращает нации веру в себя, побуждает к действию. Тот факт, что девяносто процентов нации поддерживает Гитлера, свидетельствует о том, что это политик высокого класса, — заключил Август.

— Думаю, мы достигли бы того же, а может быть и большего, при монархии, — ответил Карл.

— Ты считаешь, что лозунг «Монархия!» был бы неплохим политическим ходом?

— Честному политику не следует этого бояться. Я же независимый промышленник и справляюсь без всяких там ходов.

— Это правда. Могу тебе даже позавидовать. А для меня ты не найдешь какой-нибудь должности? — спросил Август.

— Чтобы делать ковры, надо иметь очень тонкие пальцы, — двусмысленно ответил Карл. — Ты не подходишь для такой работы…

В этот момент в комнату вошла одетая в легкое платье Маргит. Она показала отцу диплом об окончании медицинского института.

— Вот, папочка, я теперь доктор. Мой отец, — произнесла она, обращаясь к Августу, — непременно должен увидеть бумагу с подписью. Иначе он не поверит. Так что представляю документ.

— Хорошо ли так шутить с отцом? Август, ну разве она не прелестна?

— Можно только позавидовать, что у тебя такая дочь, — ответил брат.

Маргит развернула на столе платок, наполненный разноцветными камешками. К каждому был прикреплен листочек бумаги с описанием.

— Я привезла тебе, папа, камни из Польши, — сказала она. — Все они подробно описаны. А эта пластинка должна тебе понравиться.

— Спасибо, доченька, прекрасные камни, таких в моей коллекции нет. — И, взяв пластинку, сказал: — О, Шопен, я его очень люблю. А в чьем исполнении? Рубинштейн? Кто это такой?

— Это прекрасный пианист, о нем много говорят. Постоянно он живет во Франции и ездит с концертами по всему миру, — пояснила Маргит.