– Не знаю я никакого Клятова, – пробормотала она совсем уже неуверенно.
Я почувствовал, что она опять растерялась.
Она молчала. Конечно, она колебалась. Еще небольшое усилие, еще хоть маленький фактик – и она поверит, что мне известно все или почти все, что скрыть ей ничего не удастся. А уж когда поверит, обязательно все расскажет сама. Не было у меня такого фактика. Глядя прямо Рукавишниковой в глаза, я торопливо перебирал в мозгу все, хотя бы неверные, хотя бы сомнительные, сведения, которые были в моем распоряжении. Да. Если еще минуту я промолчу, кончится моя власть над ней, полученная ценой неожиданности, в результате того, что совесть у нее нечиста, что какие-то обстоятельства скрыла она от суда. Не потому, вероятно, что обстоятельства эти ее обвиняли, а потому, что они обвиняли кого-то, к кому она хорошо относилась.
– Я говорю о Петре, – очень уверенно сказал я. Ох, если бы на самом деле я чувствовал хоть тень этой уверенности!
– Не знаю я никакого Петра! – почти закричала Марья
Никифоровна.
– Нет, знаете, – сказал я, – и расскажете мне, как он связан с Клятовым, где вы их видели вместе.
– Почему это я вам расскажу?
– Потому, что сами не сможете промолчать, когда поймете, что из-за вашего молчания могут казнить ни в чем не повинного человека.
Мы стояли друг против друга, и снег медленно падал, посыпал белым пухом воротники, шапки, плечи. Казалось бы, мы стояли в обыкновенных позах спокойно разговаривающих людей, но такое напряжение выражалось, наверное, в наших неподвижных фигурах, что весело болтавшая компания молодых пареньков, проходившая мимо, замолчала и оглядывалась на нас до тех пор, пока мы оба не скрылись от них за пеленой падающего снега.
– Хорошо, – сказала Рукавишникова, – зайдите ко мне, я расскажу вам, что знаю. И пусть меня бог простит, если я хорошему человеку зло принесу.
Мы вошли в подъезд пятиэтажного стандартного дома, поднялись на третий этаж. Рукавишникова отперла дверь и пропустила меня вперед.
Здесь была маленькая передняя и две вешалки. Рукавишникова указала, на какую вешалку надо вешать пальто.
Кто-то выглянул из двери и скрылся, убедившись, что пришли свои. Рукавишникова вошла в другую дверь, зажгла свет, предложила сесть за стол и села сама.
– Я вам вот что скажу, гражданин, – сказала она, – вы не думайте, что я скрыть хотела. Я суду мешать не хочу. Если я про что и умолчала, так потому только, что Петр Николаевич – человек хороший и преступления совершить не мог, это я вам ручаюсь. И семья у него отличная, и отца и мать все уважают, и невеста хорошая девушка – я ее знаю, она к нам часто в кинотеатр заходит. Да и нужды у него нет.
Семья, сами знаете, обеспеченная.
«Петр Николаевич! Это она, вероятно, об администраторе, – торопливо соображаю я, стараясь в то же время не упустить ни одного слова. – Кажется, в самом деле его зовут Петр Николаевич. Сейчас главное – не показать ей, что я ничего не знаю… Не может же быть, чтобы Груздев, скрываясь от Клятова, пришел в тот самый кинотеатр, куда, независимо от него, пришел к администратору Клятов!»
– А что я Клятова видела – это верно. Дело вечером было, седьмого сентября, часов в одиннадцать. Петр Николаевич уже уходить собрался, а тут Клятов пришел.
Пусти да пусти его к администратору. Раньше-то я его никогда не видела, и вид у него, сами знаете, не авантажный. Но, с другой стороны, последний сеанс к концу идет, значит, в зал никто рваться не станет. Все-таки я для порядка пустить не пустила, а Петру Николаевичу постучала в окошечко. Он и вышел. Мне показалось, что он очень недоволен был, когда Клятова увидел. Но человек воспитанный, виду не подал. «Пожалуйста, – говорит, – заходите». А Клятов уперся: «Давай выйдем, поговорим, у меня к тебе дело». Вот они вдвоем и вышли на улицу. Я потом через четверть часа выглянула – стоят разговаривают. А
еще через десять минут выглянула – вижу, нет. Ушли.
ebooksa