Джек Восьмеркин американец

22
18
20
22
24
26
28
30

Яшка ушел тогда босиком, без картуза, а теперь на пороге стоял человек в невиданной одежде, высокий и крепкий, в коричневых башмаках на толстой подошве. В руках у него был небольшой мешок из брезента. Он положил мешок на стол, снял с руки замшевую варежку о трех пальцах и сказал:

– Здравствуйте.

Подошел к Пелагее и протянул руку.

Мать, все еще дрожа от страха, вытерла свою руку о юбку и сухо поздоровалась с сыном. Затем Джек поздоровался с Катькой и сел на лавку.

Пелагея, высокая и худая, с плоской грудью и выпуклым животом, стояла прислонившись к печке. Она сложила на груди свои длинные руки и смотрела на Яшку с недоверием и даже враждой.

– Не узнали? – спросил Джек и смущенно улыбнулся.

Золотые зубы сверкнули на мгновение.

– Нет, нет, нет! – вдруг закричала Пелагея. – Это не

Яшка, не Яшка. У нашего золотых зубов не было, белые были. Уходи, уходи…

Катька поддалась страху матери и прижалась к старухе, как маленькая девочка. Джек сидел на лавке, оглядывая избу и стараясь вызвать в себе какое-нибудь воспоминание детства, чтобы найти путь к сердцу женщин. Но перед ним мелькали только американские фермы, инкубаторы, ящики с апельсинами. Он совершенно позабыл родную деревню.

– Уходи, уходи, враг… – тихо повторяла мать.

И Катька шептала:

– Уходи, уходи…

– Уходи! – вдруг закричала Пелагея со страшной силой.

– Уходи! Чего расселся как барин? Сказано, уходи.

Джек поднялся, взял мешок.

– Хорошо, – сказал он тихо. – Уйду.

– Так-то лучше будет! – закричала Пелагея облегченно.

– Ступай себе подобру-поздорову.

Яшка пошел к двери. Но прежде чем выйти на улицу, он остановился на пороге и задал один вопрос, который смущал его когда-то: