Яшка ушел тогда босиком, без картуза, а теперь на пороге стоял человек в невиданной одежде, высокий и крепкий, в коричневых башмаках на толстой подошве. В руках у него был небольшой мешок из брезента. Он положил мешок на стол, снял с руки замшевую варежку о трех пальцах и сказал:
– Здравствуйте.
Подошел к Пелагее и протянул руку.
Мать, все еще дрожа от страха, вытерла свою руку о юбку и сухо поздоровалась с сыном. Затем Джек поздоровался с Катькой и сел на лавку.
Пелагея, высокая и худая, с плоской грудью и выпуклым животом, стояла прислонившись к печке. Она сложила на груди свои длинные руки и смотрела на Яшку с недоверием и даже враждой.
– Не узнали? – спросил Джек и смущенно улыбнулся.
Золотые зубы сверкнули на мгновение.
– Нет, нет, нет! – вдруг закричала Пелагея. – Это не
Яшка, не Яшка. У нашего золотых зубов не было, белые были. Уходи, уходи…
Катька поддалась страху матери и прижалась к старухе, как маленькая девочка. Джек сидел на лавке, оглядывая избу и стараясь вызвать в себе какое-нибудь воспоминание детства, чтобы найти путь к сердцу женщин. Но перед ним мелькали только американские фермы, инкубаторы, ящики с апельсинами. Он совершенно позабыл родную деревню.
– Уходи, уходи, враг… – тихо повторяла мать.
И Катька шептала:
– Уходи, уходи…
– Уходи! – вдруг закричала Пелагея со страшной силой.
– Уходи! Чего расселся как барин? Сказано, уходи.
Джек поднялся, взял мешок.
– Хорошо, – сказал он тихо. – Уйду.
– Так-то лучше будет! – закричала Пелагея облегченно.
– Ступай себе подобру-поздорову.
Яшка пошел к двери. Но прежде чем выйти на улицу, он остановился на пороге и задал один вопрос, который смущал его когда-то: