Саранча

Никто не замечал, а Марья Ивановна заметила, что

Крейслер любил проповедовать. Она смиренно опустила глаза, внимала. Сядет человек на любимого конька, – и выболтается.

– Не имеет права мужчина бросать женщину, – говорил

Михаил Михайлович уже о своем, – если он прожил с ней несколько лет, взял ее молодость. Что она без молодости и свежести! Женщина другое дело. Нашла силы, – ушла. Что ей долгого, люблю ли я ее, детей от нее хочу. Это самое главное. Не по принуждению, а по доброй воле…

Он замолчал. Глаза отсутствовали. Марья Ивановна кашлянула. Он молчал.

– Не любит Татьяна Александровна Онуфрия Ипатыча!

Последовала за своей мечтой. Самоотверженность показать и истинную любовь. Ожгется! – жестко отрезала Марья Ивановна. – Жизнь ее обломает. Эх, Михаил Михайлович! Росту в вас – сажень, а сердце как у ребенка. Жалею я вас. Есть у меня за вас словечко…

Она рассказала о своей долгой связи с Онуфрием

Ипатычем.

– Пан, может, знал, да не обижался. Никогда у нас про это разговору не было. А вот ваша Татьяна Александровна не простит. Ее как холодной водой окатить можно.

Михаил Михайлович вспомнил грозу под Карасунью, серные поцелуи и мощные объятья и крепкие ноги мадам

Бродиной. «Не простит». Марья Ивановна прощалась.

Ушла, опять напустив таинственности, обещалась наведаться. Оставшись один, Крейслер чуть не бросился за ней, остановить, умолить, чтобы она пощадила Таню. «Ведь как она расскажет, как подаст!» Но в него влилась медленная и злая мысль и как будто припаяла его к креслу: «А меня щадили?» Он шептал, жестикулировал, разыгрывал про себя целые сцены, где Таню разоблачали, ей раскрывали гнусности Веремиенко, и, как во сне, во всем изображенном нельзя было заметить ни одной несообразности. Из бреда его вывел новый стук. Вошел посетитель вовсе удивительный – Славка. Этот завел было издалека, с каких-то своих разногласий с Бродиным, допустившим по отношению к нему большую подлость в расчетах, из-за чего он не может жениться. Михаил Михайлович приготовился к неприятным излияниям, но гость неожиданно вытащил из кармана завернутую в бумажку спичечную коробку, раскрыл ее, подал.

– Вам знакома эта вещь?

– Еще бы!

Михаил Михайлович узнал изумрудные серьги, которые пять лет тому назад купил в Тегеране и подарил Тане, тогда еще невесте. Изумруды были недорогие, с трещинками. Земсоюзский фармацевт Мышковский неделю бранил его за покупку, за то, что переплатил. Но деньги все равно были выиграны в карты, тегеранский рынок – не парижский, а самое главное, Таня полюбила сережки и прозвала их талисманом. И вот талисман у Славки…

Крейслер сразу понял – продает. Значит, далеко зашло…

– Татьяна Александровна просила мою невесту, Серафиму Христофоровну, ликвидировать… У нее мать и тетка

– мегеры, но живут тем, что распродают старье, так что есть связи, вот она и передала…

– А мне-то зачем вы все это сообщаете?