Якопо спокойно занял место перед плахой. Бледный, с обнаженной головой, он был одет в обычное платье гондольера. Якопо опустился на колени перед плахой, прошептал молитву и, поднявшись, спокойно и с достоинством оглядел толпу. Взгляд его медленно скользил по лицам окружавших его людей, и постепенно черты несчастного залил лихорадочный румянец, ибо ни в ком он не прочел сочувствия к своим страданиям. Якопо тяжело дышал, и те, кто находились поблизости, думали, что он вот-вот потеряет самообладание. Но все они обманулись. Дрожь пробежала по телу Якопо, и в тот же миг он снова обрел спокойствие.
– Ты не нашел в толпе ни одного участливого взгляда? –
спросил кармелит, заметив его невольное движение.
– Ни у кого здесь нет жалости к убийце.
– Вспомни о спасителе, сын мой.
Якопо перекрестился и почтительно склонил голову.
– Ты прочел все молитвы, падре? – обратился к монаху начальник отряда, которому было поручено присутствовать при казни. – Хотя великий сенат наказывает виновных, он все же милосерден к душам грешников.
– Значит, ты не получал никакого другого приказа? –
спросил его монах, снова невольно всматриваясь в окна дворца. – Неужели узник должен умереть?
Офицер улыбнулся наивности монаха, и в улыбке его сквозило равнодушие человека, слишком привыкшего к зрелищам страданий, чтобы испытывать жалость.
– Разве кто-нибудь сомневается в этом? – спросил он. –
Такова участь человека, святой отец, особенно же это относится к тем, на кого пал приговор Святого Марка. Вашему подопечному лучше бы позаботиться о своей душе, пока еще есть время.
– Видно, ты получил точный и определенный приказ!
Что же, и час казни уже предрешен?
– Да, падре, и он близится. Торопитесь с отпущением грехов, если вы еще не сделали этого.
Офицер взглянул на башенные часы и спокойно отошел. Снова осужденный и монах остались одни меж колоннами. Кармелит явно не мог смириться с мыслью, что казнь в самом деле состоится.
– Неужели надежда оставила тебя, Якопо? – спросил он.
– Я все еще надеюсь, падре, но лишь на бога.
– Они не смеют совершить такое злодеяние! Я исповедовал Антонио… Я был свидетелем его гибели, и дож знает это!
– Даже самый справедливый дож не в силах ничего сделать, если всем правит небольшая группа себялюбцев.